Всё что есть испытаем на свете - [31]

Героев Советского Союза), он тогда в председателях ДОСААФ ходил.

Рассказал я ему, что к чему, он мне посочувствовал и говорит, что оставить меня работать в Одессе не может, а может перевести меня в

Кемерово. Спросил я его, где Кемерово находится, а он сказал, что в

Сибири. И говорю я ему тогда: "Товарищ генерал, я пойду грузчиком в порту работать, а если проворуюсь, попаду в Сибирь. Пошёл в порт грузчиком устраиваться, а меня не берут. Вы, говорят должны будете иностранные суда разгружать, а Вам контакт с иностранцами запрещён.

– Олимпыч, почему в Кемерово можно летать, а в Одессе нет?

– Говорили, как будто бы лётчик возивший Тито во время войны, перелетел к нему в Югославию, да ещё на ИЛ-28. И всех подозрительных вроде меня, которые рботали пилотами в радиусе возможного перелёта за границу, отстранили. А из Кемерово не улетишь. Там везде до границы больше тысячи километров. После смерти Сталина запрет сняли, и я опять в клубе. На этом крыльце происходило столько всего, что можно было бы написать сценарий к спектаклю "Песни и рассказы на крыльце у штаба аэродрома Чайка" Но я не драматург, и к крыльцу я вернусь в следующем году, когда приедут на соревнования наши барды, и будет испытывать планера известный планерист и лётчик, Герой Советского

Союза, потерявший глаз на испытании планеров и получивший личное разрешение Сталина летать с одним глазом, Анохин.

Вечером того же дня у одного из ребят, гулявшего в лесу и поедавшего землянику, разболелся живот. Может земляника и не была тому причиной, все ели достаточно много, если много можно назвать один-полтора стакана, но этот спортсмен больше напоминал легкоатлета, чем парашютиста. Он вдруг срывался с места и бежал в направлении туалета, вызывая у всех смех и всевозможные шутки..

Обратиться к врачу он боялся, а вдруг снимут с соревнований. И вечером, когда мы все легли, Слава Багинский лётчик и прекрасный спортсмен из Луганска, не поленился, пошёл к шоферам, взял у них отвёртку, вывинтил где-то шуруп, подкрался на четвереньках к кровати страдальца, который пытался уснуть на втором этаже из кроватей и прикрутил этим шурупом один тапочек к полу. Мы все старались не уснуть и ждали что будет дальше.

Вдруг страдалец соскочил с верхней кровати, сунул ноги в приготовленные заранее и расшнурованные тапочки, сделал один шаг и упал. Потом вскочил, попытался опять дёрнуть ногу, не получилось и он, вынув ногу из одного тапка во втором побежал в нужном ему направлении. Мы смеялись до слёз, и Багинский просил не говорить, что эту пакость сделал он. Когда тот опорожнился и разобрался в чём дело, он ругался, обзывал всех идиотами и придурками и запас ненормативной лексики, которой он пользовался, пополнил наш интеллект. Сейчас понимаю всю жестокость той шутки. Может мы были тогда более жестокими после прошедшей войны, а может просто молодость более жестока, не знаю, но сейчас вряд ли я даже разрешил бы кому-то так "пошутить" над товарищем.

Постарел, Отян, постарел.

Утром распогодилось и после завтрака возобновились соревнования.

Пока производили пристрелку, пока готовились к прыжкам, появились кучевые облака, коротко – кучёвка Нам предстояло разыграть комбинированное упражнение, прыжок с высоты 1100 метров с задержкой раскрытия парашюта 10 секунд. Это было самое дорогое по очкам упражнение. В зачёт по 100 очков шли точность приземления, стиль падения и время раскрытия парашюта. Ветер был небольшим, кучёвка была не густой и прыжки начались Прыгали почему-то с самолётов ПО-2.

Я прыгал в средине и было уже часов одиннадцать. Пилотом у меня тогда был молодой Рома Рудольфович Берзин. Толстенький, кругленький с выпученными в меру глазами, он был хорошим пилотом и парашютистом.

Позже мы с Ромой часто встречались и были дружны. ПО_ долго набирал высоту и когда уже лёг на курс, я у видел, что двух парашютистов отнесло далеко за круг. Значит, усилился ветер, подумал я. Рома дал мне команду "приготовиться", я вылез из кабины, стал на крыло, но не прыгал. Рома посмотрел на меня и кивком головы показал, мне что пора. Я продолжал стоять. Роман покрутил пальцем у виска, показывая мне, кто я такой, а я продолжал стоять, делая.поправку на мнимый ветер. Я и сейчас, по прошествии пятидесяти лет, помню этот прыжок в мелких подробностях. Отделился я от самолёта в конце посадки на границе аэродрома. Стиль падения был безупречным и время раскрытия тоже. Судьи оценили и то и другое по 100 баллов. Только 2 человека показали такой результат- Люба Мазниченко и я. Но когда я раскрыл парашют и сориентировался по ветру, то увидел, что я очень далеко протянул с отделением от самолёта и не дойду до круга. Я развернул купол своего ПД-47 на максимальную скорость в сторону цели, и приземлился рядом с кругом и недалеко от старта, откуда мы взлетали.

Ко мне подошли Лебедев и Курылёв и спросили, почему я так долго не отделялся. Я объяснил, чуть ли не плача, что не понимаю, почему так получилось Они успокоили меня и сказали, что тех парашютистов

"подсосало" под облако. Я и раньше знал об этом, но не придал этому значения. Забегая наперёд, скажу, что такое же со мной случилось и на последних моих всесоюзных соревнованиях и тоже на комбинированном прыжке в 1963 году в Волчанске, когда я уже был опытным спортсменом.