Все, что было у нас - [17]

Тем не менее, до того как они до меня добрались, я успел поработать с одним парнем, и мне чертовски хотелось бы узнать, как его зовут ― если б он смог меня разыскать, я встретился бы с ним с огромным удовольствием, потому что я ― его должник. В марте-апреле 67-го он работал в сайгонском отделении «Чейз Манхэттен», а у меня скопилась куча денег, которые надо было обменять. Со всего света поступали чеки из разных банков, наличные, платёжные поручения и денежные переводы. Если бы он поменял их мне по официальному курсу, денег у меня на руках оказалось бы не очень много. Но он поменял по курсу чёрного рынка. И, думаю, именно благодаря этому прохиндею я в конце концов отправил монахиням в Дельте от пятнадцати до двадцати тысяч долларов.

И вот ещё что, ещё словечко хотелось бы мне сказать всем тем людям, живущим на фермах в Айове, среди болот Джорджии, в пригородах Лос-Анджелеса, кто присылал мне по пять-десять долларов для детей. Они не ушли в бордели Бангкока, нет. Богом клянусь ― они дошли до монахинь. И те построили приют для сирот. Мне его увидеть не удалось, но довелось работать с приехавшими из Рашгиа, и они говорили: «Да, его построили». Насколько я знаю, он даже пережил наступление во время Тета. И мне хотелось бы когда-нибудь снова побывать в Рашгиа.

Я отправился в Туйхоа и снова приступил к участию в обычных боевых операциях: патрулирование побережья, ночные высадки, вылазки на территорию противника. Провинциальной группой, к которой меня приписали, командовал чернокожий армейский полковник, и профессионализм его просто поражал воображение. На сентябрь-октябрь того года были назначены всеобщие выборы. Эти выборы сопровождались масштабным наступлением на столицу провинции город Туйхоа, и в какой-то момент, поздно ночью, возникли опасения, что город будет захвачен. Группа советников в этой провинции, от сорока до пятидесяти американцев, жила вся целиком на узкой песчаной косе прямо у побережья. Вьетнамцы не понимали, с чего это американцы захотели жить прямо там, на песке, где и люди гадили, и всё такое, но американцам просто нравится жить на берегу. Город взяли. Все подходы с юга были перекрыты. За нашей спиной было море, а потом нам сообщили, что с севера по берегу подходит усиленный батальон. И все мы просто обосрались от страха, потому что уходить было некуда. Вьетнамских сил там не было, останавливать было нечем.

В ту ночь, когда полковник узнал, что по берегу движется батальон, он позвонил мне на базу по телефону. Я был со своими вьетнамцами. Жил я южней американцев на вьетнамской базе. Он спросил, смогу ли я при необходимости прислать быстроходные катера, чтобы их эвакуировать, и мог ли я с помощью своих вьетнамцев что-нибудь сделать, чтобы разобраться с тем батальоном, что шёл по берегу.

Сказано было «усиленный батальон», понимай как хочешь, так? Пятьсот, шестьсот человек — кто знает? У меня было сто матросов-вьетнамцев и шесть-семь офицеров-вьетнамцев. Из этой сотни матросов в том состоянии, когда их можно куда-нибудь направить, было человек пятьдесят. А полковник спрашивал, мог ли я что-либо поделать с этим батальоном. Ну, бесполезно было бы отправиться к моему коллеге, лейтенанту-вьетнамцу, и сказать ему: «Слышь, парень, сейчас мы с тобой возьмём двадцать матросов, пойдём и дадим просраться пятистам солдатам главных сил Вьетконга». Поэтому я сказал ему, что там один взвод.

Этого слабака я мог загнать в бой только обманом, а потом уже повести его в бой и там его пристыдить. Идти в бой вслед за ним — никогда такого не было, надо было идти впереди и, если делать это достаточно стильно, тогда и он мог пойти за тобой. Приходилось даже не вести его за собой, а заманивать. Я взял с собой своего коллегу и порядка тридцати матросов, мы уселись в пару джонок и зашли на пару кликов[29] севернее американского объекта. Мы развернулись в цепь, в одну шеренгу, с интервалом тридцать футов,[30] углубились на полклика от берега. Оборона, называется — хилее не бывает. Оружие у нас было только ручное — много не повоюешь. Я вызвал по рации на помощь «Спуки». «Спуки» ― это самолёт С-47 с пушками Гатлинга. Я дал ему команду на взлёт, и так было приятно слышать, что он вылетел, потому что у нас уже начиналась перестрелка, и по нам стреляли из весьма тяжёлого автоматического оружия. Помню, как поздно ночью, когда я был уже всерьёз уверен, что скоро нас всех сожрут, прилетел «Спуки» и вызвал меня на связь: «Алло, алло, это “Спуки” ноль-два, и у меня тут сорок тысяч патронов счастья». Какая ж радость была его увидеть.

В общем, обнаружив присутствие «Спуки», с одной стороны, и факт нашего присутствия на том участке с другой, они остановились, перегруппировались и заново проанализировали ситуацию, потому что по планам между ними и американским объектом никого не должно было быть, а ты же знаешь, как вьетконговцы отрабатывают все свои действия. Слава Богу, они и после этого не пошли через наш участок и не стали выяснять, что и как. Они отошли. И меня за это наградили.

Представление на меня подал тот армейский полковник, что командовал группой советников — не Военно-морские силы США. Как раз когда я числился во флотском списке смутьянов, армия поощрила меня за храбрость. У меня никак в голове не укладывалось: я сразу и герой, и козёл отпущения — как же так?