Все будет хорошо - [23]

Муршиды не было рядом, она уехала в Маргилан к дочерям, жившим с ее родителями. Отсутствие супруги радовало его, на ее глазах кривить душой было бы еще тягостнее. Он лежал на берегу реки в стороне от шумного пляжа, где отдыхающие группировались по возрастам.

Плавал Азим Рахимович не слишком хорошо, однако до середины реки обычно добирался и возвращался с чувством маленькой победы. В тот день он решил переплыть реку, отдохнуть на противоположном столь же пологом и зеленом берегу.

Он шагнул в воду и стал не спеша набирать скорость. Метров тридцать отделяло его от удаляющегося берега, когда он почувствовал свое сердце. Он не сразу тогда понял, что это сердце. Боль начиналась где-то в середине живота, подступала к горлу, и такая пришла слабость, что он не мог перевернуться на спину, чтобы отдохнуть.

Он повернул обратно и утонул бы, конечно, но когда вовсе изнемог в борьбе с болью и пошел ко дну, ноги ощутили нежный речной ил.

Тут он пожалел, что жены не было рядом, обращаться в поликлинику не хотелось.

Ночь протерпел кое-как. Это была еще одна очень плохая ночь вдобавок к тем, которые он потратил на переделывание отзыва. Тогда-то и пришло понимание того, как дорого стоит насилие над собственной совестью. Тогда-то он и дозрел до мысли, которую, наверняка, человечество знало задолго до появления профессиональных философов и моралистов. Бесчестность губительна для честного человека, а для бесчестного, быть может, губительна честность. Позже сформулировал он пережитое для себя иначе, объяснил это невозможностью ломать стереотип.

Он сдал первый вариант отзыва, и — удивительное дело — все неприятности, которые предрекал ему старший и опытный товарищ, оказались ничтожными в сравнении с тем, что он пережил, ломая себя.

«Я ученый, — думал Азим Рахимович, — и моя работа — делать науку. Если бы я был портной, я бы шил платье и обязан был делать дело хорошо, я бы презирал того соседа, у которого главной задачей было бы обмануть клиента, вытянуть деньги и еще украсть часть материала. Я ученый, и меня считают ученым. Это главное. Мои ученики ждут от меня знаний, идей, помощи. Того же ждет и мой народ, народ, который имел великую науку и на много веков утратил ее по тысяче причин, из которых не самой последней была объединенная беспринципность людей, толпящихся вокруг дела».

Мысли эти не мешали, а помогали ему думать о той задаче, которую поставили перед ним в шестой лаборатории. В нем зрела уверенность в собственной правоте — основа всякого истинного оптимизма. Не завтра он начнет повторение эксперимента, не завтра, но очень скоро. Он изменит программу и срочно получит новые тигли. Он знал, где они есть, у кого их просить…

— Вам звонит жена, — голос Миры Давыдовны из переговорника прозвучал неожиданно, будто не он включил его, отреагировав на зуммер.

— Слушаю, Муршидахон.

— Ты один?

— Да.

— Как настроение?

— Прекрасное!

— Я хочу тебе кое-что сказать. Я тут много думала и решила, что ты абсолютно прав. Ты не любишь отступать от принятых решений. Я все взвесила, ты прав в этом конфликте.

Жена говорила горячо и искренне. Ему стало совсем хорошо, настолько хорошо, что он решился было сказать, как у него болело сердце. Раньше говорить про это было просто невозможно. Получалось: одного уложил в больницу своим упрямством, а теперь сам жалуется на ту же болезнь.

— Ты прав во всем, — продолжала жена. — Не учел только одного. Мы живем среди людей, мы никому не имеем права причинять боль. Человечность выше всего, ведь и наука для людей, а не против них. В данный момент от тебя требуется найти компромисс не во вред науке, но на пользу людям, которые так много сделали для нас и так теперь страдают.

«Боже мой! Что она говорит!» — застучало у него в висках. Он любил жену, верил не только ей, но и ее чувствам и мыслям. Больше чувствам. Сколько раз бывало, что она в конце концов оказывалась права в спорах, в которых он держался рациональной линии, а она говорила нелогично, противоречиво, слишком пылко, но всегда от души.

— Ну, конечно, плохо, что Эркин не знает родного языка, а наши дочери знают его только потому, что с детства каждое лето живут в Маргилане.

— Но он не знает и русского.

— Разве это его вина? — справедливо продолжала жена. — Ведь как-то подразумевалось всегда, что это второй язык. В это верили учителя и родители.

— Английский он сдал по блату, — опять возразил Азим Рахимович.

— А как ты английский знал после аспирантуры? Если бы не работа за границей, ты бы и сейчас его знал плохо.

Он хотел возразить, что все-таки не так плохо знал английский, если без всяких поблажек сдал его на четверку. Однако возразить не пришлось.

— И нельзя все мерить по себе. Не все так упорны, и не все так способны. Пойми это. Парню нужно дать шанс, надежду на исправление. Ты обязан, обязан был раньше понять его, а ты гонял мяч, говорил о чем угодно — и вдруг, как гром с ясного неба. Люди не понимают этого.

— Я не знал, насколько… — начал он, но она поняла его мысль и перебила.

— Ты должен был знать, понимать, кто перед тобой. Ты вспыльчив и никогда не думаешь о том, что может породить твоя горячность.