Всадники ниоткуда - [68]

— А где же мне жить, по-твоему? — спросил он. — Кругом лёд, а квартиры с центральным отоплением пока не предоставили.

Страх мой прошёл, осталась злость.

— А зачем тебе жить? — сказал я. — И на каком складе тебя держали, прежде чем опять воскресить?

Он хитренько прищурился — ну совсем я, когда ощущаю над кем-то своё физическое или интеллектуальное превосходство.

— Кого воскресить? Пугливого дурачка, чуть не свихнувшегося оттого, что узрел свою копию?

— Ага, всё-таки боялся, — съязвил я.

— Я был твоим повторением. Был, — подчеркнул он, — а теперь я есть. Усёк?

— Не усёк.

— Тогда я не знал, как ты жил все эти месяцы, что ел, что читал, чем болел, о чём думал. Теперь знаю. И даже больше.

— Что — больше?

— Знаю больше и знаю лучше. Ты знаешь только себя, и то плохо. Я знаю и тебя и себя. Я — твоя усовершенствованная модель, более совершенная, чем твоя кинокамера по сравнению со съёмочным аппаратом Люмьера.

Он положил руку на стол. Я потрогал её: человек ли он?

— Убедился? Только умнее сконструированный.

Я приберёг свой козырной туз. Сейчас сыграю.

— Подумаешь, супермен! — сказал я с нарочитым пренебрежением. — Тебя сконструировали во время моего прыжка с парашютом. Ты знаешь всё, что было со мной до этого. А после?

— И после. Все знаю. Хочешь, процитирую твой разговор с Томпсоном после приземления? О джиг-со. Или с Зерновым — о льдах и профессии. А может, с Вано — о красном камне? — Он хохотнул.

Я молчал, возбуждённо подыскивая хоть какое-нибудь возражение.

— Не найдёшь, — сказал он.

— Ты что, мои мысли читаешь?

— Именно. В Антарктиде мы только догадывались о мыслях друг друга, вернее, о помыслах. Помнишь, как убить меня хотел? А сейчас я знаю всё, что ты думаешь. Мои нейронные антенны просто чувствительнее твоих. Отсюда я знаю всё, что было с тобой после приземления. Ведь я — это ты плюс некоторые поправки к природе. Нечто вроде дополнительных релейных элементов.

Я не испытывал ни изумления, ни страха — только азарт проигрывающего игрока. Но у меня оставался ещё один козырь, вернее, я надеялся, что это козырь.

— А всё-таки я настоящий, а ты искусственный. Я человек, а ты робот. И я живу, а тебя сломают.

Он ответил без всякой бравады, как будто знал что-то, нам неизвестное.

— Сломают или не сломают — об этом потом. — И прибавил с насмешливой моей интонацией: — А кто из нас настоящий и кто искусственный — это ещё вопрос. Давай зададим его нашим друзьям. На пари. Идёт?

— Идёт, — сказал я, — а условия?

— Проиграю я — сообщу тебе кое-что интересное. Тебе одному. Проиграешь ты — сообщу это Ирине.

— Где? — спросил я.

— Хотя бы здесь. В моей штаб-квартире на грешной земле.

Я не ответил.

— Боишься?

— Я просто вспомнил об исчезнувшем автомобиле Мартина. В Сэнд-Сити, помнишь?

— Но ведь Мартин-то не исчез.

— Ты же более совершенная модель, чем его оборотни, — отпарировал я.

Он прищурился левым глазом совсем так, как я это делаю, и усмехнулся.

— Ладно, — сказал он, — посмотрим, как развернутся события.

31. СУПЕРПАМЯТЬ ИЛИ СУБЗНАНИЕ

Оставив куртки на вешалке, мы вошли в кабину нашего гренландского вездехода, одинаковые, как близнецы из фильма «Железная маска». И как раз к обеду, когда Ирина, вся в белом, словно в операционной, разливала суп.

— Где ты пропадал? — спросила она не глядя, подняла голову и уронила половник.

Наступило затяжное молчание с оттенком почти зловещей суровости. Моего «анти-я» это, однако, ничуть не смутило.

— А ведь это был совсем не камень, Вано, а знаешь что? — сказал он до такой степени моим голосом, что я вздрогнул, словно впервые его услышав. — Наша «Харьковчанка» из Мирного. Тот самый снегоход-двойник, который ты видел, а я заснял. Можете полюбоваться — он и сейчас там стоит. А этот претендент, — он ткнул в меня пальцем, — преспокойно сидел в кабине и нас дожидался.

Я буквально онемел от такого нахальства. Ну совсем сценка из Достоевского: оболваненный господин Голядкин и его прыткий двойник. Я даже возразить не успел, как четыре пары дружеских глаз уставились на меня совсем не дружески. Даже особого удивления в них не было. Так смотрят не на привидение, а на ворвавшегося грабителя.

Первым опомнился Зернов.

— Раз вы пришли к обеду, будьте гостем, — сказал он, глядя на меня. — Ситуация не новая, но занятная.

— Борис Аркадьевич, — взмолился я, — почему «вы»? Ведь это он двойник, а не я. Мы просто пари заключили: отличите вы нас или нет?

Зернов молча оглядел нас обоих, несколько дольше задержался взглядом на мне, потом сказал:

— Закономерная загадочка. Как две спички из одной коробки. Так признавайтесь, кто же из вас настоящий?

— Даже обидно, — сказал я.

— А ты не обижайся, — произнесло моё отражение, — оба настоящие.

Мне показалось, что какая-то искорка мелькнула в глазах Зернова, когда он обернулся к говорившему, а затем опять ко мне.

— К столу, товарищи, — пригласил он и тихо Ире: — Ещё прибор.

— У меня даже аппетит пропал, — сказал я. — А на второе опять треска?

Надо же было сказать такое! Нападение последовало немедленно — «анти-я» не терял времени:

— Ну вот и рассуди, Ирок, кто из нас Юрка Анохин? Кто заказывал тебе утром салат из консервированного горошка?