Всадники на станции Роса - [7]

Сережа ни с кем еще не успел подружиться в лагере. И с Димкой тоже. Но Димка нравился ему больше всех, жаль только, что был он маленький…

Димка стал рассказывать:

— Я тогда жил у нашей бабушки. Не в городе, а в поселке. Там овраг, а кругом дома. Я в первую ночь ну никак уснуть, не мог. Потому что не привык. У нас в городе ночью в окошке сразу тыща огней видна, а у бабушки— никаких огоньков, потому что овраг за окном. Только луна. Ну, я не спал, не спал, а потом собака начала гавкать. Я сперва даже разозлился: чего спать не дает? А потом мне ее как-то жалко стало. Она так печально гавкала. Наверно, она все время на цепи сидела, и ночью и днем. Скучно ведь… У меня окошко открыто было. Я подошел и давай свистеть. Ну, не громко, а так, будто зову ее. Она замолчала. А потом гавкнула, будто спрашивает. Ну, я еще посвистел. А она опять: гав, гав. Будто отвечает… Вот так мы долго-долго перепаривались. А потом я три раза свистнул, кончаем, мол, разговор, и лег спать. Она тоже еще полаяла немного и замолчала.

А меня зовут Алексей Борисович.

И тогда я рассказал им свою сказку.

Когда другая ночь наступила, мы опять так же переговаривались. И потом еще. Каждую ночь. Она меня уже узнавала по свисту, эта собака. И откликалась по-всякому. Если весело начну свистеть, она тоже весело так залает! А если потихонечку, грустно, она тоже жалобно так гавкает… В общем, у нас целые разговоры были. Я ее днем искал, да там у оврага огороды кругом и заборы высокие, не проберешься. А на свист она днем не откликалась.

— Какая же она твоя? — обиженно пыхтя, сказал Витька Солобоев. — Даже не знаешь, рыжая она или еще какая. Хозяин у собаки тот, кто ей жрать дает.

— Зато она со мной разговаривала, — тихо ответил Димка. — Потом я подрался с Вовкой КобасенкохМ, и у меня губа распухла. Я уже не мог свистеть. А она лаяла, лаяла. Всю ночь. Я просто не знал, что делать. Кричать, что ли? Но я же не знал, как ее зовут. И бабушка проснулась бы… А собака все лаяла, лаяла и вдруг как завизжит! И замолчала сразу… Я потом, когда губа прошла, всю ночь свистел, а она уж не отвечала.

Все сочувственно промолчали.

— Прибил кто-нибудь, — проговорил Женька Скатов, сердитый некрасивый мальчишка из первого отряда. — Есть такие гады. Им собаку убить, что клопа раздавить.

Сережа недолюбливал Женьку. Но сейчас Женька пожалел Димкину собаку и сразу показался Сереже симпатичным. И вообще все вокруг были сейчас хорошие и добрые. Сидели вперемешку на своих и чужих кроватях, привалившись друг к дружке и завернувшись все равно в чьи одеяла. И к Сереже приткнулся тоже какой-то парнишка из другого отряда, незнакомый, но все равно славный. Все ярче светила луна, и совсем не хотелось спать, и хорошо было рядом друг с другом.

Кругом были товарищи, и Сережа решил подарить им свою сказку.

Он сказал:

— А у меня есть всадники…

*

Это случилось позапрошлым летом. Сережа выпросил у тети Гали разрешение пойти с ребятами за город, на Песчаное озеро. Дни стояли знойные, все мальчишки были одеты совсем легко. Никто не думал, что в середине дня из-за кромки северного леса прилетит злой ветер с обжигающе холодным дождем.

Когда Сережа прибежал домой, его можно было выжимать и вешать на веревку вместе со штанами и майкой. Тетя Галя заохала, кинулась греть воду. Но не помогла горячая ванна. И малина не помогла. К вечеру Сережа осип, ослабел, задрожал от озноба…

Отец был в командировке, проверял работу охотничьего хозяйства на Красных озерах. Маринка — в детском саду, Наташка, та, что жила в соседней квартире, — в деревне у бабушки. На улицу Сереже запретили даже нос высовывать.

Да и что было делать на улице? Ветер и дождь хозяйничали, как хотели. Под окном растекалась унылая лужа, по ней разбегалась рыжая от глины рябь. Мотались на ветру ветки рябины и желтой акации. Красный столбик в термометре за окошком съежился и торчал на десяти градусах.

Сережа лежал носом к стене и весь вечер не поворачивался, разглядывал старые обои. Мелкий узор, пятнышки и царапины складывались в картинки. Можно было, если постараться, увидеть странных птиц, верблюдов, старинный пароход и хромую избушку бабы Яги. Но отчетливей всего виден был всадник.

Всадник сидел на тонконогом коне. У коня была вскинутая голова и взлохмаченная грива. Всадник был в остром шлеме и шинели. В одной руке — изогнутая шашка, в другой — длинное копье (эту прямую царапину Сережа нанес деревянной саблей, когда воевал с подушками).

Ресницы слипались, и узоры на стене начинали шевелиться. Конь перебирал ногами, и всадник оглядывался на Сережу, словно с собой звал.

Ночью опять шумел дождь. Сережу будила тревога: неужели и завтра не будет солнца? Всадник на стене был не виден в сумерках, но Сережа знал, что он здесь, и шепотом просил: «Ну, прогони эти тучи! Ну, пожалуйста…»

Утро было серое, но дождь умолк. Сережа прошлепал к окну. Циклон уходил. Темные облака откатывались к югу ряд за рядом. Они были похожи на армию, которая отступает, хотя еще не совсем разбита. К полудню синими проблесками стало мелькать небо, а потом в широкий разрыв пушечным ядром вылетело раскаленное солнце, и красный столбик термометра, салютуя ему, взлетел на девять делений.