Всадники - [3]

Сгустился мрак.

Бей, бубен, бей!

Таится враг.

Бей бубен, бей!

Разбужен страх,

Бей, бубен, бей!

Открылась дверь!

Тот, кто с мечом.

Бей, бубен, бей!

Тот обречен.

Бей, бубен, бей!

К плечу плечом,

Бей, бубен, бей!

Поставь людей!

Тьма упала внезапно. Рыбаки, покончившие с нехитрой едой, собрались у большого костра. Если бы Дмиор не провел среди них год, он посчитал бы теперь, что никто из мужчин вокруг не испуган столь страшным поворотом судьбы: два дня назад они, откочевывая с насиженных мест, натолкнулись на ополчение наместника Гражина, отказались следовать за ним, и были согнаны, как стадо, в середину войска. В суматохе, вместе с мужчинами оказались священник и две женщины, не говоря уже о мальчишках, едва ставших подростками. От страха Дмиор ощущал удивительное равнодушие к своей дальнейшей судьбе.

Первый раз первосвященник сидел у общего костра, где принимались решения, и пел мрачноватый, длиннорукий песнопевец Эрэльрих. Ни одной из баллад, что звучали в ту ночь над немым кругом огня и искрами стреляли в небо, Дмиор раньше не слышал. Эрэльрих плёл странные, заставлявшие сжиматься сердце рассказы о людях, любивших и страдавших так сильно, что опускались небеса и звёзды начинали плакать. Он пел о людях, чьи чувства были сильнее древних богов-Стихий: ветра, дождя, радуг и сполохов.

А Старейшина молчал, хотя Дмиор считал, что это ему положено что-то сказать в ночь перед боем. Да и песнопевец плёл далекие от войны кружева. Только один мрачный ритм запал Дмиору в душу отдаленным звоном мечей и привкусом соли на губах. Ритм был очень простым, и зазвенел лишь тогда, когда Дмиор ощутил, что сердце успокоилось и предстоящие на рассвете испытания не разорвут его. И тогда он понял, от чего молчит старейшина. Ведь ни от кого и так не сокрыто, что на рассвете войска Гражина начнут сходиться с «веером» кочевников, и рыбаков они погонят перед собой, прикрываясь живым щитом от конных лучников. И будет чудо, если хоть кто-то из них встретит закат. Чудо? Бывает ли оно? Голос певца вселял надежду. И не только рыбаки внимали ему. Мощный баритон резал на куски ночь, и многие из солдат Гражина, не обремененные караулом, поднимали глаза к звёздам. И, когда Эрэльрих скользнул во тьму, никто не задержал его — песнопевец прошел через посты Гражина, как ветер из его баллад.

Укрепившись духом таким странным для себя образом, Дмиор вспомнил и о молитвах, и подступил с этим к Старейшине.

Обычно Старейшина терпел Дмиора, как бык терпит слепня, отмахиваясь хвостом и заходя поглубже в грязь. Сроду не спорили они о богословии, хотя Дмиор нутром чуял в старейшине идейного противника и даже врага. Но бык терпел, и слепень пил кровь помалу. Но в эту ночь старейшина неожиданно ответил на укоры Дмиора: что, мол, надо бы и помолиться перед последней битвой.

— Ты оскорбляешь Бога, первосвященник, мыслями о том, что ему нужны-де твои молитвы! — сердито сказал он. — Бог не питается эманациями служащих ему людей, не пьет черный дым кровавой жертвы. Ты видел Всадника, первосвященник? Само существование его противоречит духу всей вашей церкви.

— Значит, это вера во Всадников мешала мне всё это время вести вас к Чистому

Богу?! К Чистому и Светлому! Который создал нас! Дарит нам экстаз любви своей! — воскликнул Дмиор, совершенно искренний перед смертью. Однако пафос его речей не разгорячил старейшину. Отвечал он так же сердито и почти равнодушно:

— Мы верим в Чистого. И потому мне не о чем с тобой спорить.

— Почему же тогда не идете вы в лоно матери-церкви, создающей храмы истинного света и… Взмахом руки брезгливым и скупым оборвал Дмиора Старейшина.

— Ты видел Всадника, — повторил он. — Ты слышал баллады Эрэльриха, о том, как вошли Всадники в наш мир. К чему пришли они в погоне за страстями безумной силы — любви ли, ненависти ли, веры ли?

— Веры? — удивился Дмиор.

— И веры. Страсти или властны, или не властны над нами.

— Я не понимаю, — сказал Дмиор.

— Не понимаешь? — удивился старейшина. — Или силишься не понять? Тогда я объясню тебе, как объяснил бы ребенку. Где-то…в далеких мирах, давно, Всадники были людьми. Но эти люди были одержимы чудовищной силы страстями. Такими, что выбросили их из мира людей. И теперь им суждено блуждать между мирами, искупая свое существование отсутствием для них людского мира страстей. Они очень сильно верили. И очень сильно любили или ненавидели. И ты давно уже понял это,

первосвященник. И понял, что страсть твоя к Богу порочна. Место ей там, в холоде между мирами. Возможно, завтра мы все умрем. Но разве это повод для слез или радости? Солнце заходит и всходит, зерно умирает в земле, чтобы возродиться в колосе… Иди спать, первосвященник. И да будут с тобой твои молитвы, если они помогают тебе. Завтра нас ждет трудный день. Старейшина сгреб угли в центр костра, завернулся в плащ из рыбьей кожи, и Дмиору не оставалось ничего иного, как тоже искать место для сна. Но еще долго звучал в его ушах, пробиваясь сквозь дремоту, бьющий прямо в сердце ритм баллады Эрэльриха…

Утро растеклось красным. Войско Гражина выстроилось в видимости «веера» кочевников — широкого построения, удобного для быстрой атаки или внезапного наскока. Трудно было кому-то первым перейти невидимую черту битвы. Враги выкрикивали что-то насмешливое, но ветер, поднявшийся к утру, относил их слова. Такой ветер, — думал Дмиор. — возможно помешает и стрелам. Вот по рядам кочевников прошло волнение — видно вызывали воинов, которые решились бы выехать перед войском. Но выбор что-то шел вяло. Рыбаков, как и ожидал Дмиор, вытолкали вперед. Впрочем, дали телегу с трофейным, видимо, оружием — разномастными мечами, щитами, копьями, связками дротиков… Однако, почти никто из рыбаков оружия не взял. Они словно бы ждали чего-то, глядя на неровный вражеский строй… И Дмиор тоже вперился взглядом, и вдруг … на миг ослеп, а потом увидел. Увидел того же босоногого парня… Он выскочил внезапно, как заяц порой выскакивает из-под копыт… Конь спотыкается, и, в замедляющемся времени, ты видишь самого себя, летящего через голову оступившегося коня… Дмиор всё смотрел не отрываясь. Всадник несся наперерез войску кочевников, навстречу чему-то иному… Да! Словно бы марево задрожало перед ним, марево страха, что гнало впереди себя вражеское войско. Словно лопнула неведомая струна, связующая небо и землю, и перед полчищем врагов встал Другой Всадник! На плечи его была наброшена волчья шкура с желтыми стеклянными глазами. Восседал он не на коне, а на огромном грязно-буром звере, похожем и на медведя, и на гиену сразу. Казалось бы, войско Гражина должно дрогнуть, увидев этого нового, страшного врага, но случилось по непонятным Дмиору причинам, наоборот. Рыбаки же, до того безучастные, как стадо, гонимое на бойню, стали вдруг разбирать с телеги оружие, готовясь к обороне. Всадники словно внушили им надежду, вдохнули боевой дух. Дмиор видел, как охочие до гарпунов разбирали с повозки копья, а бьющие рыбу острогой — дротики. Мечи же рыбаки брали больше короткие, похожие на привычные им разделочные ножи.