Врезано в плоть - [14]

Она прошла по кремовому ковру и остановилась перед каминной полкой. Первой фотографией была свадебная карточка ее и Маршалла. Они оба смеялись над какой-то репликой фотографа – над какой, Кэтрин точно не помнила. Это была ее любимая совместная фотография. Радость, которую они излучали в этот замерший момент, в совершенстве отражала суть их отношений. Любовь была лишь частью этих отношений, хоть и большей, разумеется. Некоторые пары называют себя еще и лучшими друзьями, но в их случаях это было абсолютной правдой. Маршалл выглядел таким красивым на фотографии, таким юным. Им было чуть за двадцать на момент свадьбы, но уже тогда можно было разглядеть, каким мужчиной станет Маршалл. Стройнее, чуть гуще волосы, но его карие глаза светились веселым интеллектом, что с годами стало только заметнее. А его улыбка… Боже, как Кэтрин по ней скучала.

Кэтрин поставила фото обратно на полку и взяла второе, на котором была изображена симпатичная девушка-подросток с длинными каштановыми волосами, одетая в «вареную»[1] футболку и шорты. Она сидела на земле среди цветов. Кэтрин сфотографировала Бэку сама – весной, в саду. Они вместе провели столько чудесных часов, планируя сад, высаживая цветы и ухаживая за ними. Кэтрин так долго не выходила туда, что даже думать боялась, что там сейчас творится: должно быть, сплошные заросли травы да сорняков.

Кэтрин точно помнила, когда сфотографировала Бэку. Восемь дней до ее пятнадцатого Дня Рождения. Девять дней до того, как она получила ученическое водительское удостоверение. Двадцать три дня до того, как отец преподал ей первый урок ночного вождения. Было это четыре месяца назад. Последний раз, когда Кэтрин видела их живыми.

Она плохо помнила ту ночь. Скорее всего, ей позвонили из полиции, а потом она сама кому-то позвонила, потому что смутно припоминала, как всхлипывала в чьих-то руках. Кэтрин полагала, что то была Ронетта, ее администратор, но не могла утверждать наверняка.

Тем не менее, детали произошедшего с ее мужем и дочерью она помнила – или, по крайней мере, представляла себе – вполне отчетливо.

Приблизительно в восемь сорок Маршалл и Бэка – в «БМВ» Маршалла, за рулем взволнованная Бэка – подъехали к железной дороге за городом. Они приблизились к рельсам как раз тогда, когда загорелся предупреждающий сигнал и опустился деревянный шлагбаум. Бэка притормозила, и они вместе принялись ждать, когда пройдет поезд. Столько времени прошло, но Кэтрин было интересно, о чем они тогда говорили, если вообще говорили. Музыка точно не играла. Может, Бэка и хотела что-нибудь послушать, но отец бы никогда не позволил ей отвлекаться на таких ранних этапах обучения. Может быть, они опустили стекла, чтобы лучше расслышать поезд и почувствовать движение воздуха. Кэтрин представляла, как они смотрят друг на друга и широко улыбаются, деля на двоих особенный момент – только дочь и отец.

Поезд прошел, шлагбаум поднялся, и Бэка въехала на пути, посмотрев в обе стороны. Благополучно оказавшись на другой стороне, она набрала скорость.

А момент спустя из темноты, вихляя на дороге, выскочил пикап с выключенными фарами. За рулем сидел некто Эрл Фалмер, местный водопроводчик, который возвращался из дома приятеля, где играл в покер, и в его венах было больше алкоголя, чем крови. Пикап врезался в «БМВ» лоб в лоб на скорости, как рассчитала полиция, за сотню километров в час. Выживших не осталось.

Будучи врачом, Кэтрин знала, что муж и дочь умерли быстро и, несмотря на ужасные повреждения, не страдали. А если и страдали, то недолго. Но понимая это умом, она воображала их восприятие аварии совсем по-другому. Известно, что в состоянии сильного стресса человеческие ощущения обостряются: отсюда и распространенное поверье, что вся жизнь пролетает перед глазами. Кэтрин представляла аварию в мучительно замедленном движении, пока сознание Маршалла и Бэки еще работало. Если это так, каждая рана появлялась на их телах целую вечность. Агония была непостижимой. Кэтрин осознавала, что глупо представлять себе подобное, тем более, наукой это не доказано, но в душе верила, что все обстоит именно так. В итоге она оплакивала не только потерю любимых, но и невообразимые страдания, которые им довелось перенести перед тем, как наконец-то наступила смерть.

Кэтрин последний раз взглянула на фотографию Бэки, провела кончиком указательного пальца по волосам дочери и почувствовала лишь холодное стекло. Потом вернула карточку на полку и вышла из комнаты, выключив свет. Она минула кухню, проигнорировав кофе, открыла дверь в подвал и спустилась по ступеням.

В первые дни после аварии Кэтрин жалела, что не поехала тогда вместе с Маршаллом и Бэкой. Что не погибла вместе с ними. Но это было до того утра, как к ней в кабинет зашел Конрад Диппель – не в качестве пациента, а – как он выразился – в качестве потенциального коллеги. Он сказал, что прочитал о ее «прискорбной потере» в «Листовке», и что у него есть то, что может стать решением ее «глубочайшего душевного страдания». Поначалу Кэтрин чуть было не вышибла его из кабинета, но было что-то такое в его голосе – непоколебимая уверенность, заставившая ее захотеть выслушать то, что он собирается сказать, несмотря на то, насколько безумно оно может прозвучать. Но Конрад смог убедить ее не только словами. Он принес портфель с результатами сотен экспериментов. Информация интриговала, но куда больше интриговала демонстрация, которую он провел во временной лаборатории, обустроенной в заброшенной велосипедной фабрике. Кэтрин наблюдала, как Конрад убил крысу, перерезав ей горло, потом зашил рану и – приправив трупик какими-то химикатами в сочетании с несколькими словами и жестами (Кэтрин была уверена, что последние два компонента просто для зрелищности) – вернул зверька к жизни. С этого момента Конрад Диппель из потенциального стал полноправным коллегой.