Время зимы - [28]

И, стоило рабам удалиться, Она более не медлила.

— Тарему известно о строительстве, которое затеял Шиалистан. — Теперь сладость была лишь привкусом щербета во рту, в речах леди Ластрик от нее не осталось и следа. — Великий торговый путь, меж Дасирией и Рхелью, в обход Тарема. Ваше Величество не станет отрицать, что такая задумка не могла осенить семилетнюю пигалицу. Чрезвычайно выгодная Рхелю задумка, чьи склады ломятся от товаров.

— И губительная для таремских лордов и купцов, — подхватил царь, поигрывая нефритовой чашей, будто та весила легче перышка.

— Чтобы погубить Тарем и его колонии, одной дороги будет недостаточно, Ваше Величество. Но, — тут же продолжила Катарина, — торговля на континенте и близких островах многие десятилетия остается вотчиной таремских лордов-магнатов. И им не нравится, когда в старинные договоры и устои лезут сторонние люди.

— Надеюсь, угроза в столь дивном голосе, лишь плод моего воображения, — Ракел ни чем не выдал свою злость.

— Я приехала дать рхельскому царству шанс одуматься! — Она резко отставила чашу на чеканный поднос, камень припечатал серебро, блестящая поверхность сморщилась под тяжелой пятой. На сегодня запас любезностей в личном арсенале Катерины, иссяк. — Мало того, что Шиалистан, не таясь, показывает свою власть, прикрываясь девчонкой, как щитом, он возомнил себя правителем дасириецской империи! Никто не станет налаживать торговлю в обход таремских дорог и портов.

Ракел поднялся, выпрямляясь во весь рост. Катарина последовала его примеру.

Взор царя был тяжелым. Он не хмурился, каждая морщина на лице распрямилась от натуги, того и гляди зазвенит струной.

— Леди Ластрик, Шиалистан лишь голос при истинной императрице.

— На которой он собрался жениться, — тут же парировала она. — И, стоит верховному жрецу Храма Всех богов провозгласить его мужем Нинэвель, как соплячка мигом передаст ему право на престол!

— Шиалистан был вызван дасириецской знатью, может вам, леди Ластрик, обратить свой взор в их сторону, пока мое терпение не иссякло?

Катарина собралась. Сейчас самое время для удара, вести, которую она лелеяла вот уже несколько месяцев, и за которую расплатилась золотыми дмейрами. Ей стоило больших трудов и мудрости, чтобы удержать брата от поспешных решений. Она припрятала тайну, на всякий случай. И интуиция не подвела ее.

— Может ли Ваше Величество сказать мне, откуда бы я могла взять эти предметы?

Изящным, сотни раз мысленно отрепетированным движением, Катарина достала из замшевого мешочка, который носила у пояса, гребень и аккуратно отрезанный лоскут изумрудной парчи, расшитый маками. Только слепец бы не заметил, как тонко свита алая нитка шерсти, как аккуратно легли стежки на дорогой ткани. Гребень, примерно с ладонь величиной, был вырезан из слоновьей кости, стрекоза над острыми зубцами, хвасталась драгоценными каменьями всех цветов радуги.

Ракел подошел ближе, рассматривая предметы с ладони Катарины. Он будто страшился прикоснуться к ним.

— Откуда у вас гребень, леди Ластрик? — Растерянно спросил Ракел.

Таремка мысленно разразилась хохотом: как ни старался царь Рхеля напустить на себя суровый вид, глаза изменили ему, в купе с голосом. Как жаль, дорогой владыка, мнивший себя мастером шахматной игры, думала Катарина, нарочно затягивая ответ, что я не могу запечатлеть этот момент на века!

— О, я вижу, он вам знаком. — Таремка тронула пальцами острые зубья гребня. — Я помню руку мастера, сотворившего сию красоту — Хазал, старый пройдоха и великий кудесник, личный ювелир моего почтенного брата; я узнаю его работу из тысячи. Руфус, плененный красотой дочери Вашего величества, попросил мастера сделать украшение, достойное кудрей царевны Яфы. Три десятка дней Хазал не выходил из своей мастерской. Он принес моему племяннику Радужных стрекоз — пару тонких гребней. По три голубых, розовых и белых бриллианта в крыльях, — ее палец очертил камни, — по пять сапфиров и изумрудов, десяток агатов и десяток голубых жемчужин. Подарок, достойный наследницы Рхельского трона. Только стрекоз было две, Ваше Величество.

Катарина умолкла. Она давала Ракелу время. Несколько минут, не больше, чтобы не загонять зверя в смерть.

Царь молчал, лишь переменчивый цвет лица, от багряного к бледному, и серому, говорил, какие тяжкие думы гнетут его.

— Этот лоскуток, — вновь заговорила Катарина, — от платья царевны. Я прекрасно его помню, как и тот пир. Ваша дочь одела стрекоз и покоряла сердца менестрелей своею красотой. Один из них в ту ночь получил ее благосклонность более других.

— Это клевета! — взревел Ракел. Глаза его налились кровью, губы мелко дрожали, а пальцы судорожно сжались в кулаки.

— Как видите, срез сделан очень осторожно, — меланхолично продолжала таремка. — Чтобы сохранить узор. Вряд ли молодой бард из Алексии, чье имя известно во всех концах света, мог отрезать его в танце. Юноша недавно гостил у меня, дамский угодник, каких не сыскать, но голос дивный, краше соловьиной трели.

— Нет! — Ракел развернулся на пятках, бросился к шахматному столу и обрушил на него клокочущую злость.

Фигурки разлетелись каскадом в стороны, доска треснула, ударившись об пол.