Время жестоких снов - [66]

Сельская распутница меж тем перехватила гнедка и принялась успокаивать, похлопывая по шее, профессиональным взглядом из-за конского хребта оценивая прибывшего. Был он высок, по-городскому худощав, но она решила, что на сельском прокорме он быстро отъестся и наберет вес; молодой, но не слишком, что тоже утешило, поскольку молокососы всегда создавали проблемы. Черт лица она не могла должным образом оценить из-за крови, размазанной в битве с Кошкой Ведьмы. Но мужчина был выбрит по-господски, гладенько, и ей показалось, что она заметила четыре серьезные царапины на левой щеке, где проехались кошкины когти. «Ну а что это был бы за парень без шрамов на морде», – подумала она, все еще бесстыдно наблюдая за тем, как чужак развязывает под шеей потрепанный плащ. Волосы у него были светлые, растрепанные и окровавленные, но густые и не свалявшиеся, карие глаза с таким испугом постреливали во все стороны, что сельскую распутницу охватило неожиданное желание обнять и утешить – лучше всего на лужку за руинами мельницы Бетки, где селяне уже собрали скошенное сено в скирды.

Наконец пришлец снял епанчу. Сельская распутница прищурилась, а уголки губ ее приподнялись ровнехонько как у кошки, обнажая острые зубки. Незнакомец носил сутану, обшитые желтыми нитями одежды жреца Цион Церена. А мнение о жрецах у сельской распутницы и Бабуси Ягодки решительно совпадали.

На противоположной стороне площади селяне как раз высыпали из корчмы.

– Спасибо вам, добрая женщина. – Канюк выпрямился и, похоже, слегка оправившись от нападения Кошки Ведьмы, вынул вожжи из рук сельской распутницы.

– Эй, никакая она не добрая женщина, – вмешался мышастый парняга, несмотря на раннюю пору изрядно одурманенный – донедавна вел он буйную жизнь конокрада и не пообвыкся еще с тяжелым трудом в поле. – Это ж Горностайка, ваше преподобие, проблядушка значит. Девка наша здешняя.

Пальцы Канюка нервно шевельнулись, будто он жаждал наложить еще один знак противу зла, но вовремя остановился.

– А вы, ваше преподобие, – не отставал мышастый, – извиняюсь, на козлах от жары припустили и черепом о ветку какую зацепилися? Бо не верю я, что заместо привету вас так-от побеспокоили. У нас-ыть и разбойничков нетути.

– Ни духу! – кивал Ортиль, что вместе с Валигорой бивал купцов под аббатством.

– Чудище! – отчаянно возопил Канюк. – Чудище мерзкое и вонючее, аки дракон яростное, повстречало меня у врат. Должно быть, учуяла адская тварь, что со святыми маслами я еду, вот путь ко храму мне и заступила. Хищник преотвратнейший жаждал удержать меня, отогнать прочь, дабы вы без духовного утешенья во грехе и нищете умалялись. Едва из меня последний дух оная тварь не вырвала, когтями да клыками на горло мое злоумышляя, и сила ее такова была, что даже ладанка с заклятиями святыми, каковую сам аббат освятил, оборонить меня не могла. Лишь когда ступили мы на святую землю, под самый храм, сбежала тварь и дымом развеялась, яко у демонов оно заведено. Чую я ее, тварь безбожную, как кружит, как таится, на жизнь мою злоумышляя, – обвел он взглядом селян, которые слушали те речи, чуть ли не раззявив рты. – Но меня отсель не отвадят ни адские штучки, ни демоны коварные, ни даже самое Зло!

Толпа селян стояла еще некоторое время в глухом молчании. Сельская распутница рассмеялась первой. Голосом писклявым, будто кто металлом о стекло скреб, и полным издевки. Мышастый конокрад поддержал ее глухим басом, Ортиль – скрипящим фальцетом. Бабы ж в праздничных юбках тоже залились добродушным квохчущим смехом, словно стайка пестрых несушек. Мужики на радостях хлопали себя по коленям и подбрасывали шапки, корчмарь же, воспользовавшись всеобщим весельем, рьяно наполнял кружки. Канюк поглядывал на этот всплеск радости с искренним ужасом в глазах. Глаза же, как верно приметила сельская распутница, были у него карие и весьма красивые.

– Кот это был, а никакой не демон! – наконец-то смилостивился одноглазый мужичина со следами от палаческого железа на лбу. – Ведьмин кот, ваше преподобие, обычный, хотя, по разуменью моему, тварь он такущая, что сумел бы и против призраков выйти.

– Молодой еще котейка, – поспешно обронила одна из баб, опасливо поглядывая, не подслушивает ли Бабуся Ягодка оговор ее домашней животинки. – А потому озорник да шкодник, как оно между молодыми заведено.

– Кот ведьмы? – повторил Канюк. – Ведьмин кот, животинка домашняя? Так и ведьма у вас есть, помет адский, злобное семя? – Голос его налился силой. – Ох, правду отец аббат говорил, что нелегкий будет сев и жнива неясные, ежели тут зло столь сильно укоренилось. Ну, теперь-то настанет край ведьминому своеволию. Пусть только приметит меня, пусть только масла святые обоняет да образа чудесные узрит, что от любой злой силы хранят, – сама сбежит куда глаза глядят. А не захочет, я кнутом погоню иль в огонь горящий брошу, словно хворост обычный.

Селяне опустили головы и принялись пристально всматриваться в собственные постолы да утоптанное подворье.

– В огонь? – осторожно спросил лысый Ковлик, дезертировавший в свое время из войска и хорошо помнивший, как Бабуся Ягодка высекала шаровые молнии, гоня прочь княжьих хватов – тех, что гнались за ним до самой Вильжинской долины. – С огнем, прощенья просим у вашего преподобия, непросто будет.