Время жестоких снов - [14]

Несколько раз меня допросят в краковской полиции. Следователь Чвянкала, худой и с нездоровой кожей, сам, похоже, страдающий желудком, выразит сочувствие в связи с гибелью моей сестры, однако подозрительность его не уменьшится ни на йоту. Он покажет мне фильм, проецируемый на белую простынь в затемненной комнате участка, фильм, на котором будет видно не только старт «Королевы Ядвиги», но и нас с Марией.

– Прошу взглянуть, – скажет он, – вот здесь кажется, что вы желаете помочь вашей сестре, уже тянете к ней руки, чтобы удержать ее от того, чтобы она шагнула в пламя. Я ведь не ошибаюсь? Картинка зернистая, но мне кажется, я прав. Прошу смотреть дальше. И вот здесь вы внезапно отказываетесь от своего порыва, опускаете руки и застываете, словно статуя Командора у Моцарта. Отчего же? Что этот человек сказал вам? Кем он был?

Я взгляну на экран, что запечатлел последние секунды жизни Марии.

– Я испугался огня, оттого и не остановил ее, – отвечу, справившись с комком в горле.

Чвянкала продолжит допрос:

– Это человек – не профессор ли Костшевский? Лица не видно, но судя по фигуре и старосветскому покрою фрака, можно подумать именно так. Я немного знаю профессора, видел его как-то, – похвастается он. – Это выдающийся специалист. Что ученый такого калибра делал рядом с вами?

Я смолчу, хотя, естественно, мне захочется предложить расспросить об этом самого Костшевского.

– А анонимное письмо? – Следователь покажет мне засаленную и серую от прикосновений десятков пальцев страницу. – Тут неизвестный информатор предостерегает, что во время старта «Королевы Ядвиги» может случиться теракт, однако, увы, мой коллега, который получил это известие, принял его за бредни сумасшедшего и пренебрег письмом. И я теперь раздумываю, не ваш ли это почерк? Может, сравним? Прошу вас написать вот здесь: «бомба», «анархисты», «взрыв».

Я соглашусь и правой рукой охотно напишу на куске бумаги несколько продиктованных слов. Почерк, конечно же, окажется отличным от почерка в анонимном сообщении, поскольку его-то я напишу левой рукой.

Наконец Чвянкала неохотно отпустит меня, позволив вернуться в пустую квартиру, наполненную призраками воспоминаний. Последующие дни мои будут похожи друг на друга, словно две капли воды в реке: утреннее пробуждение, корочка сухого хлеба и горький кофе с мерзким вкусом, а после работа: долгие часы скрупулезных подсчетов, когда единственной радостью будет ожидание Стаси, прелестной чаевницы, которая каждый полдень приносит нам по чашке горячего напитка. Я буду жить с натянутыми нервами, в парализующем страхе, что случится нечто, способное меня выдать. Ведь нужно так мало, достаточно одной морщинки – уже и теперь коллеги неуверенно поглядывают на мое постаревшее лицо.

А вскоре после этого я спасу Костшевскому жизнь.

* * *

Случится это в четверг вечером, когда я последним уйду с работы.

Последним, поскольку изо всех сил буду стремиться доказать, что достоин места, которое мне позволили сохранить. За окнами будет собираться осенняя гроза, удар грома сольется с ударом больших конторских часов, так что я не сумею отличить один звук от другого. В установившейся наконец тишине мои шаги отразятся от стен пустого коридора пугающим эхом. Вытянувшаяся тень будет следить за мной в сером свете запыленных электрических ламп. Я остановлюсь на миг, слыша непрестанно работающие машины, а потом двинусь дальше, на два этажа вниз и снова по коридору, но на этот раз уже не совсем пустому, поскольку под стеной, в тени, я замечу согбенную человеческую фигуру.

– Вам плохо? – спрошу без уверенности. – Вы меня слышите?

Ответит мне глухой стон. Я подойду ближе, наклонюсь над несчастным, который как раз повернет ко мне посеревшее лицо.

– Что с вами?

– Сердце… – с трудом выдавит он. – Прошу вас… Боль нестерпима.

– Обопритесь на меня.

Я приподниму его и почти волоком потяну к выходу. Ночной дежурный, едва увидев нас, подбежит помочь. Я вызову дрожки, осторожно уложу туда старика и поеду с ним в госпиталь. Ночь я проведу на жестком стуле в приемной, среди всхлипывающих в платки женщин и молчаливых насупленных мужчин. Пока наконец не выйдет ко мне бородатый доктор и не уверит, что профессор Костшевский будет жить.

– Я и не знал, что это Костшевский, – скажу я.

Доктор нахмурится.

– Правда? Я полагал, профессора знают все. Это…

– …известная личность. – Возможно, я буду рисковать, говоря так, поскольку только что отметил, что не знаю Костшевского.

С той поры профессор будет считать себя моим должником вопреки моим заверениям, что я не сделал ничего особенного и всякий на моем месте поступил бы точно так же. Но Костшевский постарается, насколько возможно, меня отблагодарить. Зная о моем финансовом положении, предложит денежную помощь – я откажусь с возмущением.

Однажды вечером он пригласит меня домой – на ужин, из тех, что каждую неделю организует его жена; я отговорюсь нехваткой времени, хотя на самом деле почувствую недостаток отваги появиться среди аристократов науки в моей бедной одежке. Он попытается поспоспешествовать моей карьере в чиновничьей иерархии, вознести меня на несколько ступеней вверх, но и эти планы я перечеркну, ведомый глупой – о, какой же глупой! – гордыней. А однажды Костшевский проговорится, что работает над необычным изобретением, я же, ведомый природным чувством противоречия, а может, и желанием поставить профессора в неловкое положение, попрошу его выдать мне свой секрет. Сперва он откажется, однако я не отступлю и дам понять, что меня не удовлетворит ничего, кроме именно этого секрета. И Костшевский, не в силах оставаться у меня в неоплаченном долгу, наконец поддастся и поведет меня в свою лабораторию.