Время, задержанное до выяснения - [19]

— Ага, — продолжал голос в трубке, — завтра к тебе пожалует Мончка. Вы уж там с ним потолкуйте. Он добивается, чтобы мы выступили с протестом против цензуры и против приговора, который ему влепили.

— Спятил он, что ли?! — воскликнул Юзеф. — Продержали его меньше недели. Он на свободе, даже из Союза его не выгнали, а что влепили ему три года, так какое это имеет значение? Сидеть же ему не велят. И при чем тут цензура?

— Он утверждает, что очень даже при чем. Что если бы его печатали у нас, он бы не переправлял рукописи за границу, и не было бы всей этой истории.

— Не стану я с ним толковать, — пытался прекратить разговор Юзеф.

— Как хочешь. Тебе лучше знать, но у меня есть основания предполагать, что эта идея насчет цензуры исходит… догадываешься от кого?

— Не догадываюсь.

— Дубина ты. Стоеросовая. Ну, от него, знаешь, от кого. Твоего спасителя. Тебе ведь известно, что он отнюдь не горел желанием расправиться с Мончкой. Понял теперь? Вы оба ему всем обязаны, и ты, и Мончка. Поэтому тебе есть смысл потолковать с Мончкой и все хорошенько обдумать. Ну, пора кончать, а то опоздаю на совещание у майора. Пока, старик, будь здоров!

— Мончка — мировой мужик, — сказала Марыля, размышлявшая в это время, надеть ли ей в кафе юбку в обтяжку или джинсы — совсем уж в обтяжку — потому что больше выбирать было не из чего.

— Ты с ним разговаривала? — спросил Юзеф.

— Он вчера угощал меня кофе и рассказывал, как Секретарю Дома Партии, который его обрабатывал, чтоб написал просьбу о помиловании, он сказал: «Я никогда не допущу, чтобы меня помиловали».

— Идиотское бахвальство. Строит из себя героя, — сказал Юзеф.

— Не думаю, — Марыля остановила выбор на джинсах. — Этим арестом, а затем приговором, который не будет приведен в исполнение, они только выставили себя на посмешище. Ты слышал, наверное, что произошло в камере.

— Слышал, но это очередная выдумка Мончки.

— Вовсе не выдумка. Я наверняка знаю, что Мончка отказался выйти из камеры, разорвал ходатайство о помиловании, которое ему подсунули на подпись, и устроил такой скандал, что неизвестно, чем бы все кончилось, если бы не майор. Он проговорил с Мончкой несколько часов, разъяснил ему, как обстоят дела, и на своей машине с помпой отвез его домой. Я готова. Пошли.

— Мне не хочется, Марыля, я останусь дома. Голова болит, — сказал Юзеф и вытянулся на кровати.

— Как хочешь. В таком случае я беру ключи, — и Мары ля ушла.

А Юзеф то размышлял, то подремывал, наконец уснул, но ему ничего не успело присниться, потому что вернулась Марыля.

Глава десятая ГОЛЬДБЕРГ

Человек черпает знания из разных источников, например, из книг или из газет, из своих наблюдений или излияний других людей, из сплетен или докладных и так далее. Откуда, однако, Михал Гольдберг знал, что Юзеф Поточек был когда-то Юзефом Гиршфельдом? Может быть, он узнал его по голосу, а может быть, и по внешности, когда спустя двадцать с лишним лет увидел знаменитого писателя.

Другое дело Юзеф Поточек. У него страшно болел зуб, он сел в кресло, на которое ему указала ассистентка, закрыл глаза и открыл их лишь тогда, когда услышал: «Доктора Гольдберга к телефону». Он-то Гольдберга узнал сразу, но поскольку сам хотел остаться неузнанным, притворился, будто его не узнает.

Михал Гольдберг ответил ему тем же. Он вырвал Юзефу зуб, вписал в книгу фамилию Поточек и даже виду не подал, что знает, кто перед ним на самом деле. Его не касается, что кто-то предпочитает быть Поточеком вместо того, чтобы быть Гиршфельдом, и уж если тот предпочел зваться иначе, так, может, он вообще не желает, чтобы его узнавали и напоминали ему прежние времена. Гольдберг и не напоминал, а Юзеф, когда ему пришлось ставить коронку, на всякий случай пошел к другому дантисту. И больше они не виделись.

Как тут вдруг, а было это в кафе, Гольдберг подходит к Юзефу, здоровается с ним вежливо, но не без фамильярности, тянет его к своему столику и говорит:

— Теперь, когда уже все выяснилось, когда ты опять Гиршфельд, — он произнес это излишне громко, так что присутствующие могли услышать, — я не откажусь от удовольствия напомнить о себе старому товарищу.

Юзеф хотел сказать: «Простите, вы, вероятно, ошиблись и приняли меня за кого-то другого», но воздержался — а то ведь этот нахальный Гольдберг мог наделать еще больше шуму. Поэтому он предложил ему сесть за столик в нише у окна, так как рядом никто не сидел. Он с трудом сдерживал бешенство и охотнее всего врезал бы наглецу как следует, но это было бы неудобно, так что он только криво усмехнулся и проговорил:

— Подумать только! Вот уж не предполагал, что я тебя еще когда-нибудь в жизни увижу.

— А я бы никогда не догадался, что это ты, — врал Гольдберг, — так сильно ты изменился, если бы собственными ушами не слышал, что Поточек и есть Гиршфельд.

— А я бы никогда не догадался, что это ты, — врал Гольдберг.

— Не понимаю, что ты имеешь в виду, — удивился Юзеф.

Гольдберг не поверил его удивлению, но на всякий случай тоже притворился, что удивлен.

— Как так?! — воскликнул он. — Ведь об этом же в газетах пишут. Я вчера вечером слушал западное радио, и они сообщили — со слов какой-то там лондонской газеты, не помню уж точно, какой именно, — что знаменитый писатель Юзеф Гиршфельд, пишущий под псевдонимом Юзеф Поточек — так прямо и сказали, я потому-то и обратил внимание, — выступил в защиту греческих демократов и направил телеграмму в адрес…