Время винограда - [14]

в работе фабрики игрушек

по улучшению людей…

«Проснешься — и все переменится…»

Проснешься — и все переменится

С утра на небесном току

усердно работает мельница

и сыплет на землю муку.

Уже бесполезны и веники!

Объяты порывом благим,

все жители города в мельники

уходят один за другим.

Но завтра вернутся кораблики

родных журавлиных флотов,

взойдут краснощекие яблоки

густых августовских садов.

Природа привычной орбитою

летит к неизбежной весне.

И я не случайно завидую

недолгой ее седине…

Два лебедя

Птичьи стаи плыли в небе,

пруд казался ледяным.

Повстречался белый лебедь

с черным родичем своим.

Словно вдруг скрестили сабли

уголь с белою зимой,

темный пепел — с цветом яблонь,

летний день — с ночною тьмой.

И промолвил лебедь черный:

— Ты неплох, мой белый брат.

Но прохожие упорно

на меня бросают взгляд.

Много в мире есть соцветий,

много красок и примет.

Но всесильней всех на свете,

безусловно, черный цвет!

Выгнул шею белый лебедь:

— Соглашусь с тобой едва ль!

Отчего ж узоры лепит

снежным кружевом январь?

Отчего ж белеют мелом

полнолуния блинов

и берет начало в белом

раскаленность кавунов?

Не сумели сговориться,

столковаться у пруда.

И, взмахнув крылами, птицы

разлетелись кто куда.

Но уже качалась в небе

туч густая бахрома,

и зима, как белый лебедь,

опускалась на дома.

Тунгусский метеорит

Сверкнул, пронесся и исчез.

И только в радиусе взрыва,

где до сих пор повален лес,

растут деревья торопливо.

Иголки рыжие, как медь,

тайга роняет по откосам.

Хозяин этих мест, медведь,

ведет по ветру мокрым носом.

Как тут башкою ни верти,

но что-то сдерживает зверя.

Он остановлен на пути

незримым валом недоверья.

Манит обманчивый уют.

Нюх об угрозе не сигналит.

Но птицы гнезда тут не вьют,

как будто смутно что-то знают.

Метеорит, велик ли, мал,

ученых мучает упрямо:

мол, из чего он состоял —

из молибдена иль вольфрама?

Оставьте это для невежд!

Спросите птиц — ответят птицы:

«Из смеси страхов и надежд,—

О, как нам с ними распроститься?!»

Скворцы

Я не терплю — простите, грешен! —

придворной спеси голубей.

Мне деревянный мир скворешен

куда понятней и родней.

По веткам весело пошастав

и от людей приняв жилье,

не унижает попрошайством

скворец достоинство свое.

Скворец работою утешен.

На нем сверкает серебро:

видать, весенний цвет черешен

упал на черное перо.

Тепло и свет — его отрада.

Сберечь и мир открыть птенцу,

а больше ничего не надо

трудолюбивому скворцу.

Прочти себя

Как зеленеют и весна и лето!

Но почему, еще не знаю сам,

дар мудрости — серебряного цвета,

как снег, приникший к пашням и лесам?

Снег лег на камни и на крыши зданий,

взмахнуло у виска его крыло —

и боль утрат и трепет ожиданий

зима переписала набело.

Задумчивый, обсыпанный порошей,

чтоб знать глубины страсти и тоски,

ты заново прочти себя, прохожий,

оставя в стороне черновики.

Колдунья

Весны и жгучего июня

неузаконенная дочь,

жила веселая колдунья,

не в силах дар свой превозмочь.

Она казалась всем счастливой,

не зная слез, не зная зла.

Глаза ее, как черносливы,

таили тайны ремесла.

И в дождь, и вечером погожим

она, умея горечь скрыть,

своим соседям и прохожим

старалась радости дарить.

Но серебрился май за маем,

промчались сорок две весны.

Увы! Ведь мы не замечаем,

как одиноки колдуны.

Как, в неуменье ненавистном,

они, отбросив тайны прочь,

себе самим в обычной жизни

не в состоянии помочь…

Магия

Зализывая пенные следы,

волна о берег плещет то и дело.

Таинственная магия воды!

Прошли века, а ты не постарела.

Давным-давно, предвидя чудеса,

мой беспокойный и упрямый пращур

долбил бревно, и ставил паруса,

и отправлялся в океан шумящий.

Хоть знали, что недолго до беды,—

вода бывает злая и шальная,—

мы шли к воде, селились у воды,

стремились по воде на поиск рая…

О вечная и звонкая вода!

Ты то черна, то снова бирюзова.

Пускай, пускай мне слышится всегда

мелодия магического зова.

Пусть манит голубой атолл меня,

где девушки под замершею пальмой

загадочно танцуют у огня

неторопливый танец ритуальный.

Тела их обнаженные черны,

но золотятся в отсветах при пляске,

и в волосы над ухом вплетены

цветы неописуемой окраски.

А у костра сидит усталый вождь.

Погасла трубка. Размышляет старец,

что никуда от смерти не уйдешь —

кончается его последний танец.

Столпились за его спиной года.

А молодость ни в чем не виновата,

а молодость прекрасна, как вода,

магически зовущая куда-то!

Почти по Жюль Верну

Бездонье. Тьма сгустилась.

Легко и грустно мне.

Послушный «Наутилус»

плывет на глубине.

Ты слышишь, современник?

Забыт житейский вздор.

Ни липкой власти денег,

ни зависти, ни ссор.

Любое направленье,

свободен я — лови!

У пультов управленья —

лишь призраки любви.

Бесшумные турбины.

Надежные винты…

О мертвые глубины

беспочвенной мечты!

Грядущее событье

вам не понять до дна.

Кладу рули на всплытье.

Прощайте, Тишина!

Там, на земле, как прежде,

нигде покоя нет.

Приходится надежде

лететь на красный свет.

Там гром стучится в двери

и где-то льется кровь…

Но там, по крайней мере,

живет моя любовь.

Ревизия

Нет, не просто бьется сердце!

В организме у меня

существует министерство

человечьего огня.

Существует без паролей,

регистрирующих книг

министерство тайных болей,

жарких радостей людских.

Нет столов, часов приема,

строголицых секретарш —

просто горесть там — как дома,

просто радость там — как марш.

Все построено на чуде,