Время винограда - [11]

на совершенство линий

свой обращает взор.

А кони ловят шорох,

как вспыхнувший пожар -

стремительны, как порох,

и чутки, как радар!

Они косят глазами,

кусают мундштуки.

Ну, что за наказанье —

тройные поводки!

Им грустно жить в загоне

под скучный шум скребниц.

— Пустите! — просят кони.

И мы обгоним птиц.

И дикое веселье

дороги раздробит.

И гром землетрясенья

взлетит из-под копыт.

Боюсь, они готовы,

вдохнув простора в грудь,

вершины Алатоу

в прыжке перемахнуть!..

Чабаны

Токтоболоту Абдумомунову

Я видел горы в первозданной дикости

и понял, брат, под пиалой луны:

отары дум необходимо выпасти…

Пора наверх! Мы тоже чабаны!

Поднимемся, чтоб откормить на склонах

стада высоких звезд в полночной мгле,

надежды, песни, поцелуй влюбленных

и все, что с нами будет на земле.

За нами в горы двинутся, я знаю,

подсолнухи, поля и тополя,

разливы рек, и наша боль земная,

и добрый дух нагретого жилья.

Пойдут за нами и мечты и планы…

О наши овцы! Вы — нелегкий труд:

то вас накроют хищные бураны,

то яростные волки задерут.

Но вверх берем и радости и споры.

А те, что любят нас, пусть ждут всегда,

когда, как чабаны, уходим в горы

пасти раздумий буйные стада.

А тех, что нам объятья раскрывали,

но стерли губы на чужих пирах,—

давай забудем их на перевале:

они не стоят наших мук в горах.

Спасибо ж, брат, за то, что в час осенний

ты подарил мне смуглую ладонь,

Тянь-шаньских гор полунебесный гений

и Иссык-Куля голубой огонь.

Нас разлучат заботы и просторы.

Но живы мы, пока звучит во мгле:

— Дай руку, брат! Пора подняться в горы!

У нас такая должность на земле.

Плоды на ветках тяжелеют

Пионерский галстук мой

Луч то вспыхнет, то погаснет.

На линейке в тишине

пионеры красный галстук

вновь повязывают мне.

Вновь охватывает робость,

хоть меж мною и тобой

шумных лет глухая пропасть,

пионерский галстук мой.

Есть в тебе волнистый гребень

тех костров, которых нет.

Ты — как след в высоком небе

к звездам посланных ракет.

Вот стоят со мною рядом

сталевар и генерал.

Первый сталь давал снарядам,

а второй высоты брал.

Но, видать, подводят нервы.

Снова галстуки на нас.

И седые пионеры

слезы смахивают с глаз.

И, как будто груз пудовый

с плеч мгновенно сбросив тут,

шепчем мы: «Всегда готовы!»,

руки выбросив в салют.

На ветру трепещет галстук,

словно флаг, зовущий в бой.

Никогда он не погаснет,

пионерский пламень мой!

Зеркала

По утрам, до завтрака, покуда

бритва электричеством жужжит,

в зеркальце, как будто в капле чуда,

четко отражается мой вид.

Как бы принимали мы решенья,

возвышались телом и душой,

если бы не знали отраженья

в чьей-то бескорыстности чужой?

Красота б себя не узнавала!

Вспомни, как в безмолвности святой

колдовские формы Тадж-Махала

трепетно подчеркнуты водой.

Кто-то отражается во внуке,

кто-то в ресторане допоздна…

Ну, а мы, любимая, в разлуке —

в той, что вместо зеркала дана.

Хоть и небогат с годами выбор,

повторяю, кончивши бритье:

— Маленькое зеркальце, спасибо

за напоминание твое!

Поспешу я всматриваться в лица,

мир в себя вбирать, вершить дела,

чтоб успеть до смерти отразиться

в чем-то большем, чем кусок стекла.

«Еще стреляет летняя гроза…»

Еще стреляет летняя гроза,

летят осколки ливневого залпа.

В моем блокноте гибнут адреса

друзей, ушедших тихо и внезапно.

Но грянет гром, и мой настанет срок,

шмель задохнется на басовой ноте,

и кто-то посреди земных дорог

мой адрес тоже вычеркнет в блокноте.

Мы смерть ругаем — как могла посметь?!

Немного проку в этой укоризне.

Согласен! — пусть вычеркивает смерть…

Страшнее, если вычеркнут при жизни.

Друзья

«Прощайте, друзья мои…»

А. Пушкин

Наш век космический радарен.

Уходят спутники в полет.

Ах, книги! Я вам благодарен,

что вы попали в переплет.

Летит, летит в небесной сини

корабль, невидимый глазам.

Как будто к хлебу в магазине,

мы привыкаем к чудесам.

Но как мне выразить словами

вам, книги, истинный восторг?

Мне Пушкин был подарен вами,

открыты запад и восток.

Один остряк, веселый кореш,

сказал с усмешкой шутовской:

— Ведь книги, знаете, всего лишь

консервы мудрости людской!

Что от консервов остается?

Нет, книги, волей мудреца

вы — как подобие колодца,

где можно черпать без конца.

Бывали вы не раз в опале,

в сердца тупиц вселяли страх.

Вас наравне с людьми сжигали

на инквизиторских кострах.

Зато когда встречался с вами,

редела мелочей орда.

И большинство из вас друзьями

мне становилось навсегда.

А время мчится, жизнь вершится.

И оттого невмоготу,

что с сотнями друзей сдружиться

не успеваем на лету…

Музыка ЭВМ

Нет, надпись ничего не путала!

Голубизна лилась с экрана.

Я слушал музыку компьютера —

и было жутко мне и странно.

Звучала нота электронная

объемно и необычайно.

Машина неодушевленная

была угрюма и печальна.

Пока она владела цифрами,

в ней щелкал гений счетовода,

и проносились числа вихрями

в пределах заданного кода.

Но вот коснулась тайны творчества —

и родилась душа паяца,

которой, как всем душам, хочется

страдать, и плакать, и смеяться!

Замерзший воробей

Как-то утром прошлого зимою

ненароком обнаружил я

на балконе с белой бахромою

ледяной комочек — воробья.

Видно, ночью синими руками

крошечное сердце сжал мороз.

И упал со стуком серый камень,

что мохнатым инеем оброс.

Вроде бы кому какое дело,

что, бесшумно перья вороша,

на сыром ветру заледенела

маленькая, теплая душа?

Только почему же, почему же,