Время в долг - [6]

– Выходи вперед и бей сверху по левому двигуну!

Мимо Бориса скользнул истребитель Кати.

– Не спеши. Он проваливается, и ты не зацепи земли. Хватит, хватит! Бей! Ну бей же, чертова кукла!

На концах стволов ослепительные пучки огня. Пули впились в широкое крыло, в капот двигателя, рванули металл – и будто железные цветы распустились на крыле бомбардировщика. А из цветов вытягивались и распылялись струйки бензина.

– Молодец! – весело закричал Борис. – Бей по второму!

Громоздкий коричневый «Хейнкель-111», угрюмо воя, метался над рекой. Еще одна пушечная очередь – из правого мотора вырвался сноп пламени, переметнулся на другое крыло, огонь захлестнул кабину. Самолет накренился, медленно, нехотя поднял застекленный нос, задел хвостом за крутой берег и рухнул в воду. Грибообразный столб пара и дыма повис над рекой.

Истребители, сделав круг и помахав друг другу крыльями, взяли курс на аэродром.

– А ты лучше, чем я думала, лейтенант! – послышался озорной голосок. – Убедился, что я не чертова кукла?

Через несколько минут майор Дроботов слушал доклад ликующей Кати.

– Отличное начало! – пожал он обоим летчикам руки. – От души поздравляю! Если бы не фотокарточки, наградил бы тебя, Катюша, вот этим талисманом.

Он показал искусно сделанный из плексигласа медальон с тонкой резьбой. В одну крышку был врезан его портрет, в другую – портрет трехлетнего мальчика.

– Механик подарил. Отправлю своему Сеньке с оказией. От нас забирают Ли-2 для перегонки в Ленинград.

– А что, получили письмо, знаете адрес?

– Пошлю по старому… Может, найдут там… Через несколько дней возвращается из госпиталя Кроткий, назначу к нему тебя ведомой, Катя. Рада? – лукаво взглянул на нее майор.

Она растерянно посмотрела на Бориса. Майор перехватил взгляд.

– Ты же сама просила?.. Все решено! Романовский мне самому нужен.

Катя взяла Бориса за руку и сразу, будто опомнившись, отдернула ладонь…

* * *

– Боря… Боря! – Кроткий тронул замершего у портрета Романовского. – Погибла в Крыму. Два против шести. У нее кончился боекомплект. Машина ведущего взорвалась на глазах. Ее взяли в клещи, и она пошла на таран… На верхнем плато Чатырдага, где в тот день упали обломки ее самолета, сложен памятник из белых гранитных камней… Был там прошлый год… – Кроткий потянул галстук и расстегнул ворот рубашки. – Твою гитарку она возила с собой в гаргроте.1

Романовский осторожно притронулся пальцами к фотографии и посмотрел на Кроткого. Тот отвернулся, сказал:

– Увеличили с газетного снимка. Портрет отдам. У тебя больше на него прав. Да и в доме прекратится из-за Кати холодная война, Марфа пыталась снять фотографию дважды… – Кроткий смотрел на Романовского и уже с трудом различал черты его лица – на дворе темнело. – Расскажи о себе?

– …Я был в штрафном батальоне. В марте сорок пятого ранили. Стал чистым. Просился в авиацию, но… войну пришлось кончать в пехоте. Несмотря на рекомендации генерала Смирнова, с которым я случайно встретился в одном из штабов.

– Помню, помню! – оживился Кроткий – Я был в дивизионном госпитале. Приходил генерал. Расспрашивал. Я дал тебе блестящую характеристику. Не помогло?

– Штрафник же я был, Миша.

– А старые заслуги не зачет?

– Много по этому поводу думал и пришел к выводу: все шло правильно. Маловато стоил я тогда, хлипка все-таки была становая жила у летчика Борьки Романовского. Да ладно…

Несколько раз вспыхнули и погасли светлячки на концах сигарет.

– А дальше? – нетерпеливо спросил Кроткий.

В гостиной послышались голоса.

– Дочка пришла. Светка со своим усатым Васей-васильком. Рассказывай, Боря!

– Прилечь можно?

– Обязательно! Мне, дураку, и невдомек, что ты прямо с поезда. Давай на койку… Не снимай ботинки, я стул подставлю. Вот так удобно?

Кроткий отошел, загородив громоздкой фигурой окно.

– Ты получал мои письма, Михаил? – спросил Романовский.

– Только одно, где ты писал о переводе к нам.

– Странно, – задумчиво проговорил Романовский.

Кроткий поспешно вышел из комнаты и через несколько минут принес постель на диван. Укладываясь спать, Романовский сказал:

– Восемь писем, значит, до тебя не дошли. В них я спрашивал, знаешь ли ты что-нибудь о семье майора Дроботова?

– Зачем тебе?

– После войны генерал Смирнов помог мне все же устроиться пилотом в Симбирское управление ГВФ. Нелетной погодки там хватает, и я в свободное от полетов время занимался поисками родных майора через милицию. Удалось установить, что детский сад, где был сынишка Дроботова, из Ленинграда эвакуировали сюда, в Саратов.

– Зря бередишь старые раны. Сыну Дроботова сейчас не меньше двадцати лет…

– Двадцать три.

– Ну вот. Он наверняка преспокойно здравствует, не ведая печалей, а ты хочешь смуту в его душу внести.

– Отца-то он должен знать… Справлялся я: с фамилией Дроботов мальчика на детские эвакопункты города не поступало.

– Видишь!.. Ты из-за этого и перевелся к нам?

– Евсеича помнишь?.. Ну, я вам рассказывал о старике-партизане, который вытащил меня из деревни, занятой немцами, и помог найти партизанский отряд? Что, первое десантирование на планерах в тыл забыл?

– Да помню я, помню, хотя деда твоего и не видел.

– Нашел я его после войны. Жили в Сибири я, он и мама. Мама умерла от крупозного воспаления легких, потом дед от ран и старости. А чего я там один-то? Потянул немного, закончил институт и сюда. У бобыля везде дом.