Время учеников. Выпуск 3 - [153]

— ЗАМАСКа — она не «какая», она — «какой». Заповедник Материализованных Сказок, сокращенно — ЗАМАСКа.

Медленно, словно после дурного сна, Андрей Т. приходил в себя. Потрогал пальцами веки, надавил на глазные яблоки. Голова вроде бы не болела, руки-ноги были на месте.

— Тоже мне — Заповедник, — услышал он прежний голос. — Только одно название.

Андрей Т. повернул голову от окна. И тут же об этом пожалел. На зашарпанном, вытертом ногами линолеуме, застилающем разбегающийся в обе стороны коридор, у стены напротив него стоял дряхлый, седой петух и жаловался человеческим голосом:

— Голые помещения, никаких удобств. Хоть бы рога какие на стенку повесили, какой-никакой насест.

— Денег у них нет на рога, — послышался голос сбоку. Андрей Т. посмотрел туда, и сердце его покрылось изморозью. Навстречу ковылял волк. Весь он был какой-то побитый, с опущенными не по-волчьи ушами и с волочащимся по полу хвостом.

— Знаем мы ихние «нету денег». — Петух приподнял крыло и почесал клювом под мышкой. — Сами, вон, дворцов понастроили. В дубленках ходят, на «мерседесах» ездят. А тут протирай перья об их линолеум, мерзни на подоконниках, не жизнь, одно прозябание. Да я, когда при царе Дадоне в охране служил, ел — от пуза, и не какое-нибудь там гнилое пшено, а пшеницу, самую что ни на есть отборную. И пил — по утрам квасок, за ужином — то винцо, то бражку. И если что не по мне, у меня разговор короткий — слечу, бывало, со шпиля да обидчику клювом в глаз. Царь, не царь — это мне все равно: глаз — вон, и к следующему клиенту. Отбою, между прочим, от предложений не было. В деньгах купался, как теперь вон эти в своих личных бассейнах.

— Да уж. — Волк уселся рядышком с петухом и стал нервно бить хвостом о линолеум. — Не кормят почти, не поят, кино — только по воскресеньям, и то крутят одно и тоже. Лично меня от «Семнадцати мгновений весны» уже одной водою тошнит. Я Штирлица этого сил моих нет как ненавижу. Попался бы он мне в свое время где-нибудь в чистом поле, никакая б ему фашистская ксива не помогла. И «Титаник» их этот — тоже дерьмо. — Волк вздохнул, в глазах его блеснула слеза. — Продать они нас хотят, вот что я вам скажу. В Диснейленд, в Мульттаун, американцам. Не выйдет. — Волк встал на все лапы и грозно оглядел коридор. — Я им не какой-нибудь безродный космополит. Родина — моя мать, а Тамбов мне заместо папы…

— Америка, Диснейленд… Кому ты нужен там, такой доходяга. У них своих нахлебников — негров всяких, пуэрториканцов — что козлов недоенных, а тут еще ты им на гузно свалишься со своей волчьей харей. Тоже мне, Шварценеггер. — Рядом с волком сидело (или лежало) нечто, очень похожее на старый футбольный мяч, — такое же круглое, грязное, с продранными боками и нарисованным фломастером ртом. Оно-то и рассуждало на тему «Родина и эмиграция».

— Колобок прав, — поддакнул справа кто-то еще, — кому мы там такие нужны.

Андрей Т. посмотрел туда и даже не улыбнулся. Это говорил крокодил. Рот его едва раскрывался, обмотанный нелепым бинтом с торчащим наверху бантиком. Похоже, у крокодила болели зубы.

Странного народца вокруг становилось больше и больше. Вроде бы, когда Андрей Т. повернул голову от окна, коридор был почти пустой — ну, сидел у стены петух, хотя, если честно, и петуха-то никакого у стены поначалу не было, — и вот, пяти минут не прошло, а в коридоре уже буквально не протолкнуться от всех этих слоновьих хоботов, деревянных ступ с торчащими из них вениками да метлами, каких-то дураковатых малых с облупленными носами и в ватниках на голое тело, тщедушных девочек с перемазанными золою лицами, краснорожих дедов-морозов, маленьких чертенят с манерами азиатских детей, побирающихся в поездах метро, и прочих экзотических экземпляров. Наверное, в ЗАМАСКе наступило что-то, похожее на час пик. На Андрея Т. не обращали внимания, он медленно шел в толпе, изучая непривычную обстановку и прислушиваясь к разговорам.

— Все беды от неудовольствия проистекают, — говорил кто-то, невидимый за лесом перепончатых крыльев и ослиных ушей, выросший перед глазами Андрея Т., — и ежели, значить, дать человеку все — хлебца, отрубей пареных, — то и будет не человек, а ангел…

Щеки Андрея Т. коснулось что-то теплое и текучее и медленно поползло по коже. Андрей Т. поднял голову. Над ним, рядом с тусклым, пыльным плафоном, в воздухе висел человек. Пара розовых потрепанных крыльев болталась у него за спиной, руки были скрещены на груди, ноги вяло подергивались в коленях. Глаза летучего человека были прикрыты веками, по лицу блуждала голодная страдальческая улыбка — должно быть, утомленный летун мечтал о пареных отрубях, вареном сусле или просто о бутерброде с сыром, тоненькая струйка слюны сопровождала его ангельские мечтания и орошала рога и головы мельтешащей внизу толпы. Андрей Т. брезгливо поморщился, отер слюну и отошел в сторону.

— Слон съедает самое большое девять македонских медимнов за одну еду, — продолжал тем временем прежний голос, — но такое количество представляет опасность; вообще же шесть или семь медимнов, ячменной крупы пять медимнов и вина пять марисов…

Обогнув компанию каких-то сизорылых утопленников, которые, усевшись в кружок, чинили рыбачью сеть, Андрей Т., наконец, увидел обладателя голоса.