Время таяния снегов - [7]

Наевшись, Ринтын разделся в чоттагыне и влез в полог. В углу, у догорающего жирника, сидела мать. Увидев сына, она бросилась к нему. У мальчика дрогнуло сердце, и он приник к ее теплой и мягкой груди.

5

Пароход ушел. На берегу остались большие кучи угля, штабеля ящиков, бочки, бревна, брусья, сложенные треугольником доски. Здесь же, как скелет гигантского кита, лежал ветродвигатель. Старый склад, собранный из гофрированного железа, не мог вместить и десятой доли всех привезенных товаров, и поэтому спешно строили новый.

В лабиринте ящиков и досок расхаживал старик Рычып. Он с удовольствием исполнял свою должность сторожа и даже готов был уговорить кого-нибудь соблазниться сахаром, выглядывавшим из разорванного мешка, чтобы доказать свое рвение.

Полки магазина ломились под тяжестью новых товаров. Люди стояли у прилавков и прикидывали в уме, что надо купить в первую очередь. Многие, глядя на такое обилие вещей, терялись, покупали не то, что нужно, и, обнаружив дома ошибку, возвращались в магазин обменять купленную вещь.

Евъенто с вожделением рассматривал ровные ряды винных бутылок с разноцветными этикетками. С видом знатока он советовал всем купить бутылку «Зубровки», содержимое которой, по его словам, было так же сильно, "как мощь широкогрудого рогатого зверя на картинке".

На разные голоса заливались два патефона. Они были довольно дороги, и на них пока не было покупателей. Патефон в хозяйстве не так нужен, как ружье или котел, и, кроме того, музыку можно было слушать тут же, в магазине, бесплатно.

Заведующий магазином Наум Соломонович, прозванный улакцами Наумом Рырамавъечгыном[3] за то, что никогда не выпускал трубки изо рта, едва успевал крутить ручки патефонов, так как попутно показывал охотникам новые сорта табака и чая.

Но все это не могло отвлечь жителей Улака от того, что творилось на улице под косым холодным дождем со снегом. Дул свирепый северный ветер, обрушивая на берег громадные волны. Кромка льда показалась у Инчовинского мыса. Только что приехавшая с пароходом радистка полярной станции русская девушка Лена собрала комсомольцев Улака, и они, несмотря на ветер и снег, рыли длинную траншею, работали с утра до позднего вечера. Песня вплеталась в вой ветра. Мало кто понимал слова, но от песни работалось лучше, словно она принесла с собой тепло далекого юга.

Дан приказ: ему — на запад,

Ей — в другую сторону.

Уходили комсомольцы

На гражданскую войну.

Каждый по-своему выговаривал незнакомые слова, но мотив был один и бодрил работающих. Среди множества голосов чистотой и звонкостью первого речного льда выделялся голос радистки Лены.

Ринтын мерз, коченел от холодного ветра, но не уходил. Целыми часами он смотрел, как в канаву, протянувшуюся от одного конца стойбища до другого, укладывали толстый, похожий на моржовую кишку электрический кабель. Высокие, еще пахнущие смолой столбы придали новый, непривычный облик единственной улице Улака.

Иногда по вечерам Ринтын уходил на полярную станцию, смотрел на ярко горящие электрические лампочки, пока у него в глазах не начинали прыгать разноцветные пятна…

6

Накануне 1 сентября Ринтын долго не мог заснуть. Проснулся он от испуга: опоздал! Все в пологе спали. Ринтын высунул голову в чоттагын и посмотрел на ходики, висевшие на стене. Часы деловито тикали. Неутомимый маятник ходил взад-вперед, и все же Ринтын не знал, рано ему идти в школу или он уже опоздал.

Мальчик наскоро оделся, натянул сшитую матерью новую рубашку и вышел на улицу. Ноздри защекотал свежий морозный воздух, который бывает в раннее утро осенью, когда кончились дожди, вода в лагуне дымится морозным паром и со дня на день ожидается первый снег.

Судя по положению солнца, было еще рано. На улице ни души. Пробив ковшиком ледяную корку в ведре, Ринтын налил в тазик воды. Отныне Ринтыну предстояло каждое утро мыться. Он намылил руки, размазал пену по лицу, а затем сполоснулся. Умываться «по-настоящему» Ринтына научил отчим. Сам Гэвынто, кроме мытья лица, чистил щеткой с белым порошком зубы. Однако над этим смеялся даже молчаливый дядя Кмоль и советовал брату заодно мыть язык с мылом и вешать его на веревочку для просушки.

После умывания Ринтын занялся своей сумкой. Сумка была сшита бабушкой из нерпичьей кожи, украшена вышивками из разноцветного бисера и белого оленьего волоса. Ринтын еще раз проверил, все ли было там на месте: тетради, карандаши, резинка. Маловато! Вот у его двоюродного брата Тэркынто, ходившего в седьмой класс, сумка прямо лопалась от книг.

Время тянулось медленно, хотя проснувшиеся птички уже звонко щебетали над ручьем. Кто-то звякнул ведром на краю стойбища, а на другом конце закашлялся старик. Громким лаем отозвались на кашель собаки. Ринтын сел на камень лицом к солнцу и прислонился к яранге. Лучи били прямо в лицо, и Ринтын зажмурился.

Ринтыну показалось, будто его изнутри толкнули. Он вскочил на ноги. Солнце уже высоко стояло в небе. Над крышами яранг и трубами домов стлался дым. По улице бегали собаки. В яранге, за стенкой, слышался глуховатый голос дяди Кмоля. Ринтын вбежал в ярангу и схватился за сумку.