Время своих войн. Кн. 3-4 - [76]

— Нельзя ли форсировать? — спрашивает Георгий. — «Пятый»?

— Только если предварительно порыхлить… — задумчиво говорит Извилина. — Есть пара наметок. Придется к прибалтам сгонять. Заодно и «Седьмой» парок стравит, душу отведет. Только это… Словом — не по нашему это профилю. Даш добро на «темную»?

— Без плана–отчета? Под импровизации?

— Да.

— Кого, кроме Казака?

— Беспредела.

— Слишком приметный для «темной операции».

— Его для декораций. Еще Сашку — точки примерить, «пристрелять». Замполита — есть необходимость языком почесать в одном интересном месте…

— Извилина, ты, часом, сам не темнишь? Почти все подразделение на «темную» забираешь!

— Молчуна оставляю.

Федор выдает свое недовольство блеском глаз: зло не зло, но читай — сердито. «Четвертый» говорит мало, кажется живет в каком–то своем, только ему понятном мире — все привыкли, воспринимают как должное, но сверкание глаз вниманием не оставляют.

Лешка помнит, как разок подумал (всего лишь раз — когда Федя стоял спиной к нему), что вот если прямо сейчас сделает выпад лопаткой под основание черепа, именно выпад, резко и с двух рук, а не боковым замахом, что можно уловить периферийным зрением, то Федя не справится, и Молчун тут же обернулся, глянул в глаза столь мертво–пронзительно, что зашлось сердце. Можно было бы счесть случайностью, Лешка, может так бы и счел, но Федя — Молчун, взглянув, выдавил глухое: «Не надо!», и Лешка — Замполит прочувствовал корни волос на затылке и на весках, словно шевельнулись, отслоились и перенасадились заново, и жар ударил в щеки…

— Извини, Федя, так надо. Еще Седой остается — он троих стоит, и ты, Змей. Разве мало?

Георгий пару секунд думает.

— Не загуляете?

— Мы ненадолго — только порыхлить плацдарм. Там лишь Казак будет для силового, скажем — для отведения души, остальные «по азимуту побродить», да в паре театральных постановок поучаствовать.

— Охота на лис? Работайте, опричники!

Георгий? Змей? За таким командиром не сироты! Георгия отличает некая, странная глазу флегматичность, сохраняющаяся до принятия решения, и взрывная безудержность на момент исполнения, словно спустили свору раздраженных холериков подстегивать себя и других, дабы успеть везде. Даже Петька — Казак, сам человек безудержный, как–то откровенно говорил, что «командира на момент боя слишком много, переизбыточно, а от того всякий раз и получается как бы сверхплана — для тела накладно, для души щекотно…»

Он, чьей спокойной невозмутимости мог бы позавидовать всякий, обладает и поистине редким даром убеждения. Как частенько подшучивает Лешка — Замполит: «Наш Змей всякого старшего по званию умудряется послать на хер так, что тот бежит вприпрыжку и с удовольствием…»

Можно ли любить бездну без крыльев? Если ты не паришь над ней? Георгий занимается тем, что сам он называет: «режиссура малых представлений». Редкие наблюдатели могли оценить их, но если ценили, то высоко. Каждому режиссеру требуется автор, который способен написать сценарий под имеющийся материал: условия, смету, исполнителей. Лучшим в этом деле считается Извилина. «Продюссируют» же постановку, случается, все вместе: и Казак, и Щепка, и Мышонок, и Циклоп, и даже (было такое), по старой памяти, Лодочник подключался, решал «тряхнуть стариной». Но одно дело учебные операции, пусть и максимально приближенные к реальному, всухую негласно обкатанные на конкретных объектах, другое — то, что, может сгоряча, но предложено Извилиной. Не Африка, тут много ближе к тому, к чему когда–то готовились, и вот уж второй десяток лет пытались держать себя в форме самостоятельно. Да признаться, в Африке такое не прошло бы. Не с тем количеством людей. Не та инфраструктура. А вот Европа… Европа! Ха! Запад разучилась довольствоваться малым, раздулся на всем и создал точки натяжения, которые заметил Извилина. Но на то «Извилина», на то «Серега — Глаз», потому и «глаз», что видит дальше других и умеет просчитывать…

Умение Георгия в другом. Приказано быть Командиром. По жизни своей! От пят до седой макушки! Всей душой и сердцем! Иного не дано, не оставлено. Георгий выполняет приказ данный самому себе…

Власть лжива — это традиция всякой власти. Офицерство, какое бы не было, из каких слоев общества не выходило, власти в укор, рано или поздно обрастает собственными традициями, без которых существовать не может. Знает, что данное властью слово, не держится (дело невозможное для офицерского кодекса чести), и закон, даже основной, всеобщий гражданский устав, закрепленный Конституцией, ничего не значит, но в собственном кругу, словно сам собой, пусть только отголосками от прошлого, кодекс офицерской чести становился основополагающим. Всякое воинство, без этих, специальных сдерживающих условий, превращается в наемников.

Как объяснить человеку, служащему мамоне, что такое Честь? Поймет ли о том, что нельзя купить за деньги, про поступки, которые не несут выгоды и даже могут быть себе во вред? Честь — синоним честности, потому смешна в земном мире торгашей, Честь — это гордость, следовательно, стоит в череде главных смертных грехов, неприемлема в мире, который узурпировал права на «духовность». Не бывает Чести без Мужества. Истинное Мужество — сила характера, готового каждый раз делать хоть чуть–чуть, пусть на каплю, но больше своих возможностей, всегда, день за днем. Мужество — это свершение Поступков в том числе и без свидетелей, в одиночку, Честь (но это позже, если остался жив) — никому не рассказывать о предмете, который составил бы кому–нибудь «пожизненную гордость». Честь — это Долг… Не денежный — а тот духовный, который готов подтверждать себя материально.