Время своих войн. Кн. 3-4 - [30]

Считает она всегда вслух и громко, одновременно стучит костяшками. На всякий случай считает два раза, краснеет, когда ошибается, и снова пересчитывает.

Событий не много. Бабе Насте зять привез на лето двух своих белоногих девчонок — городские, с красивыми бантами и сандалями. Через неделю банты не одеваются, сандали больше не красивые, а ноги расчесаны в кровь от укусов и крапивы.

Санька спит в тех же трусах, которых бегает весь день. Вечером в них купаться, значит, спать мокрым. Санькины трусы лежат на кладках — сразу понятно, что купается голый. Эти повадились в то же время приходить на кладки — будто специально караулят. Саньке сразу к кладкам, локти на них положит, так можно беседовать сколько угодно — вечерняя вода теплая, его не видно, кладки загораживают, и вода не слишком прозрачная — уже цветет. Но, если что, можно и забузить. А девчонок кусают комары, рано или поздно, крикнут спать или ужинать.

Кладки длинные, уходят за трасту, а за трастой ни их, ни Саньки не видно.

— Достань кувшинку! Лилию!

Санька их хитрости наперечет знает. Какие могут быть лилии, если вечер! Они уже час или два назад позакрывались.

— Достань! Мы в воду опустим. Только, чтобы внутри розовая была!

Это понятно, что невызревшая нужна, Саньке самому такие больше нравятся, они и пахнут по другому.

— И длинная! Мы бусы будем делать!

Длинная — это, значит, подныривать, шуровать ногами со всех сил, легонько перебирая в руках длиннющий зеленый стебель до самого дна, до лежащего в илу корня — там рвать. Санька под водой может сидеть дольше всех — многие его дыхалке удивляется.

Когда подныриваешь, хочешь не хочешь, а голой попой светишься. Санька знает — все так ныряют, это же не с лодки, камьи или кладок, а с воды, тут по–другому не получится. Знает, что именно этого от него и ждут, но тут Саньке плевать. Задом от них не отличается, а передом… передом он пока еще не интересовался, других забот полно.

— Мы с тобой хотим то же, чем взрослые занимаются. То Самое!

А вторая сказала некрасивое слово, но понятное. Вернее, непонятное, если разобраться.

— Сейчас?

— Сейчас!

— Тогда идите! — говорит Санька делово — новая игра намечается, правил которой он не знает, но признаваться не хочет.

— Куда?

— А хоть бы на крольчатник…

В крольчатнике, на самом его верху под крышей, полумрак. Санька хоть и не знает, как это делается, но вид держит уверенный — тут позволить девчонкам командовать нельзя.

Одна начинает бояться.

— Я не буду!

— Тогда не смотри!

Зажимает глаза ладонями.

Санька спускает трусы. Та, которая «слово» говорила, свои роняет до самых ступней. Жадно разглядывают… Ничего особенного, Санька чуточку разочарован, только чувствует в себе какие–то изменения, его личный стручок вытянулся, напрягся и стал некрасивым, кривым. Никогда таким не видел.

— Теперь я тоже буду, — говорит вторая.

— Я вам буду!

Это Михаил Афанасьевич.

Мимо не прошмыгнуть. С силой, которой от него никак ожидать нельзя, он перехватывает Саньку, просовывает его наполовину сквозь ступеньки приставленной к сеннику лестницы — дальше стена, снизу клетка — попробуй смойся! — и, спустив трусы, порет ремнем. Саньке никуда не деться, но он не орет — не хватало, чтобы другие узнали. Это первый раз, когда ему достается так лихо. Другие не–в–счёт. Следующие две недели Санька купается только в трусах. Еще он волком поглядывает на девчонок, а те делают вид, что ничего не произошло.

Михаил Афанасьевич же опять болен, лежит и харкает кровью, что–то внутри открылось.

— Утку стрелять надо только в голову — понимай так, что это не голова вовсе — фашист в каске!

— А нос? — спрашивает Санька.

— Что нос?

— Мне так думать утиный нос мешает.

— Да… незадача, — чешет затылок своей культей Евгений Александрович.

— А можно я буду думать, что это самоходка быстрая, с пушкой такой?

— Какая самоходка? — не понимает Евгений Александрович.

Санька недавно был с классом в городе, где показывали документальный фильм про «Огненную дугу» — знаменитое танковое сражение.

— Можно я буду думать, что утки вовсе нет, а ее голова — это танк такой очень быстрый?

— Можно! — серьезно говорит Евгений Александрович. — Только, если танк, то его в борт надо или сзади, понял?

— Понял!

— Владимир Петрович, будьте добры, перерисуйте мальцу фрица на утиный танк!

Теперь нет фрицевского циклопа с дыркой, а есть утка… то есть — самоходная установка, и целить ее лучше даже не в смотрило боковое, а под башню — чтобы переклинило или в боезапас попало и враз снесло! Остальное с Санькиного «противотанкового ружья» (как он теперь мелкашку называет) не взять — может запросто отрикошетить, поскольку броня.

В один из дней Санька бьет «сто из ста» — дырка в дырку получается! Николай Иванович уезжает в город и торжественно привозит пять коробок патронов — говорит, остались знакомства, не все еще померли.

Теперь Санька стреляет по–настоящему — на воздухе!

— Замри, слейся, — своим скрипучим голосом говорит Алексей Федорович. — Дыши глубоко, спокойно, теперь останови дыхание и целься. Если не успел — ушла цель, снова дыши спокойно. Вернется — никуда не денется. Потом будешь успевать… — Алексей Федорович учит растягивать секунды…