Время собирать камни - [9]

…Демин сидел у себя на кровати, ел этот хлеб и с неудовольствием слушал, как звякают ложками Неля и фриц, как хрустят редиской, как болтают весело и дружелюбно по-немецки. Чаще других повторялись слова: «Гёте, Шиллер, битте, пролетариат»…

Под вечер Демин и Неля прогуливались по пустырю за домом. Кто-то скосил здесь траву для коровы, и свежее сено лежало рядками, подсыхая.

— Два запаха самые лучшие на свете, — говорил Демин. — Свежее сено и свежий, только что из печи хлеб.

— Про хлеб это вы потому, что голодный?

— Ничего подобного. Но раз уж ты затронула, я скажу: меня прямо покоробило, что ты с ним села есть. Нашла компанию!

— Война кончилась, — напомнила Неля.

Капитан сердито дернул плечом.

— Для тебя да. Потому что ты сбоку стояла. На тебе ни царапины нет. А для других не кончилась.

Неля помолчала — не хотелось спорить. Но потом все-таки сказала:

— Снаружи ни царапины. А внутри… У меня мать с голоду умерла в блокаду. А отец еще в сорок первом погиб: он пограничник был.

— Тогда… Тогда я тебя окончательно не понимаю, — в замешательстве проговорил Демин.

В этот момент к ним подошел, вернее, подскакал инвалид на костыле. При каждом скачке медали на его мятом пиджачке весело побрякивали. И сам инвалид был навеселе.

— Нет, нет, нет, нет! — закричал он, заранее пресекая возможность отказа. — Прогулочки опосля, а сейчас прошу, пожалуйста, за мной! У Клавки Мухиной радость: муж вернулся, на которого похоронка была!

— Да мы ж их не знаем, — начал было Демин, но инвалид и слушать не стал:

— Вы и не обязаны знать. Зато вы для них самые дорогие люди! Прошу к нашему шалашу!

В квартире Мухиных играл патефон, гости шумели, какие-то женщины носились с тарелками на веранду и обратно; но первый, кого еще из дверей увидел Демин, был Рудольф Онезорг. Он сидел в своем мышином мундире, положив ладони на стол, и задумчиво, даже грустно наблюдал за весельем.

— И товарища вашего я доставил, — кричал за спиной Демина инвалид. — Тоже не хотел идти, но от меня не вырвешься!

Не давая Демину опомниться, Неля взяла его за руку и повела к столу.

Клавка Мухина — сорокалетняя, вся в веснушках — и ее муж, усатый солдат с нашивками за ранения, сидели в торце стола. Клавка плакала счастливыми слезами, прижимаясь щекой к погону мужа. Он тоже нет-нет да и смахивал слезинку. А сосед справа доверительно шептал ему в ухо:

— Ты, Василий, не сомневайся. Клавдия вела себя исключительно хорошо!

— Да я не сомневаюсь, — улыбнулся Василий и спросил у инвалида с костылем, пробиравшегося к своему месту: — Константин! Это ты немца приволок? На хрена?

— Он с капитаном, он ТЭЦ разминировал. Этот немец антифашистский! — успокоил хозяина инвалид.

Патефон на этажерке пел задушевным хрипловатым голосом:

У меня есть сердце, а у сердца — песня,

А у песни — тайна, хочешь, разгадай!..

Рядом сидел баянист. Он был обижен тем, что ему предпочли Утесова, но все-таки машинально подыгрывал патефону.

— Пойдемте танцевать, — сказала Демину Неля.

Танцевали в основном женщины с женщинами. Рыжая девушка кружилась в паре с таким же рыжим подростком — наверно, братишкой.

В комнату вошел запоздавший гость — седоватый, в очках. Он увидел немецкий мундир Онезорга и оторопел. Потом подошел поближе и спросил с надеждой:

— Дойче коммунист?

— Нет, я не коммунист, — отвечал Онезорг по-русски. — Я немецкий сапер.

— Он демократ, антифашист, — объяснили с разных сторон вновь пришедшему.

Удовлетворенный, он обошел стол и подсел к хозяину:

— Василий Никитич! Чтобы ты ничего не думал, я тебе скажу: в период твоего отсутствия Клавдия была на безупречной высоте.

— Да не думаю я ничего, — с некоторым уже раздражением отвечал хозяин.

Теперь патефон играл «Брызги шампанского». Баянист подыгрывал и напевал слова, сочиненные на эту музыку под оккупацией:

Новый год, порядки новые,

Колючей проволокой лагерь обнесен,

И на меня глядят глаза суровые,

И смерть голодная подкралась, словно сон…

Под завистливые взгляды девушек капитан Демин танцевал с Нелей.

— Ты мне с первого дня понравилась, — говорил он. — И с каждым днем все больше.

— Я это поняла, — Неля смотрела на него веселыми глазами.

— Когда?

— Утром, когда вы меня к черту послали.

— А-а… Так это ж я для твоей пользы. Но если тебе обидно, могу извиниться.

Инвалид выбрался из-за стола и тоже пошел танцевать. Держа костыль перед собой, словно партнершу, он обнимал его, Поглаживая, прижимал к груди — словом, как мог потешал присутствующих, а сам веселился больше всех.

— А он тоже сапер, лейтенант, на мине подорвался, — рассказывал Демин, танцуя с Нелей. — Осколками был весь прямо нафарширован. Его, конечно, списали вчистую. Я и говорю: ты саратовский, там у вас мои в эвакуации — жена и дочка. Будь другом, отвези им кой-чего, расскажи про меня, успокой. Ну, он и успокоил. Раз пришел, другой пришел, а потом и вовсе остался.

— Откуда вы знаете? — неуверенно спросила Неля. — Может, это так, сплетни.

— Она сама мне написала. Чего, чего, а хитрости в ней никогда не было.

— Горько! Горько! — ни с того ни г сего заорал кто-то из гостей. Клавдия и ее муж поцеловались. Кругом захлопали в ладоши.

— Но, может, у вас еще наладится, — сказала Неля, чтобы что-нибудь сказать.