Время смерти - [32]

— То, которое больше думало бы о будущем.

— И которому была бы безразлична кровь, которую сербский народ пролил у Куманова, Битоля и на Овче-Поле[30]. Это было бы правительство дураков и слепцов. 

— Но история оправдала бы это правительство лишь год спустя. Сегодня, господин Пашич. Была возможность избежать войны с болгарами. Если вы помните, покойный Йован Скерлич и я говорили об этом в парламенте.

— Знаешь что, Вукашин, если народ заблуждается, из этого заблуждения его не выводят ни мудрецы, ни пророки. А только время и невзгоды.

— Извините. От тех, кто претендует на роль вождя народа, требуется, чтобы они не поспешали за невзгодами и не плелись за временем. Но действовали так, чтобы избегать невзгод и догонять время.

— Не знаю, хорошо ли бегать за внуками и потомками.

— Приходится бегать и за внуками, если управляешь их делами и их отцами. Ничто не прощается тем, кто управляет народом, господин премьер-министр.

— Что касается истории, Вукашин, у меня нет особой веры в ее суд. Никто не оказал мне политического доверия, чтобы я заботился о будущем. Народ избрал меня, чтобы я действовал в настоящем. И скажу тебе прямо, я не верю в уважение потомков. Кого они будут уважать и за что, это их дело. И не моя забота.

— С такими взглядами, должен признать, на выборах выигрывают. А в войнах — не убежден. Национальному делу, извините, что я так говорю, служат своим трудом во имя грядущего. По крайней мере так было до сих пор, — подчеркнуто, но вполне спокойно возразил Вукашин.

Пашич молчал, глядя прямо перед собой, потом, не поднимая глаз, словно самому себе сказал:

— Ответь ты мне, Вукашин, что нам делать теперь, в войне против более сильного? Сейчас, когда и враг, и союзник против нас.

— Я считаю, что в эти дни самое важное для Сербии разобраться в своих старых счетах с балканскими соседями. И со своими заботами повернуться спиной к востоку.

— Неужто теперь к востоку?

— Да, к востоку. Если в этой войне мы решительно этого не сделаем, то окажемся народом, лишенным спокойного будущего. Наши соседи всячески постараются отравить нам жизнь. А геополитика даст право великим державам судить нас да рядить до тех пор, пока мы существуем. И мы останемся либо под германским, либо под русским сапогом. Третьего я не вижу.

— Как ты это себе представляешь, Вукашин?

— Сейчас не самый удобный случай для глубокомысленных бесед, господин председатель.

— А мне кажется, случай подходящий, Вукашин. 

— Скажу вам только одно: поражением на Марице мы изгнаны с юга Балкан. Царство Душана[31]—царство Византийское. На этих исторических руинах сейчас нельзя утверждать никакую национальную цель и государственную программу. Не надо отравлять себя и дальше старыми заблуждениями.

— Легче всего, Вукашин, веру народную называть заблуждениями. И опаснее всего. Особенно во время войны. Сегодня.

— А я всегда думал, что в политике труднее всего противостоять тому, что вы называете верой народной. Но ради блага народа необходимо идти против его заблуждений. Впрочем, в этом у нас с вами всегда были расхождения.

— Теперь я не хочу, чтоб мы расходились. Говори все.

— Скажу. У нас нет сил, и я подозреваю, что вряд ли когда-либо будут, чтобы наше государство и культура утверждались на всей территории нашего этнического распространения за последние несколько веков. За время наших скитаний и блужданий по юго-востоку Европы.

— Однако, я полагаю, надобно всегда сохранять корни и домашний очаг. Надобно, сынок, потому что иначе и шкуру с нас сдерут ветры истории. Сожрут нас звери. Эти, что вокруг.

— А я хочу сказать вам не только как политический противник: не стоит напрасно проливать кровь и тратить время. Не стоит оставаться в средневековье. Да это и невозможно, утверждаю я. На национальные восторги и вздохи имеют право стихотворцы. А мы с вами — не имеем. — Он сам был поражен этими своими словами. И чувствовал, что по его вине разговор приобретает течение и характер, которых он не желал.

— А во имя чего нужно, ответь мне, только нам одним, сербам, отказываться от своей державной территории и своего прошлого?

— Во имя более спокойного и мирного будущего, господин премьер-министр. Во имя необходимости национального единения и сосредоточения своих сил в пространстве. Это наша первая национальная задача. И при этом не следует забывать, что мы, сербы, своими переселениями[32] в конечном счете начали двигаться на север и запад. В эту сторону навсегда, я убежден, и должны быть направлены наши национальные устремления.

Пашич чуть наклонился за лампой и сказал:

— Русское правительство твердо решило, чтобы мы отдали Македонию до Охрида. И Охрид тоже. Да, хорош подарочек. — Он зажал бороду в кулак.

Вукашин ждал, чтобы он высказался до конца. Ищет ли он в оппозиции, в нем лично, союзника, чтобы капитулировать или чтобы найти поддержку в каких-то своих новых политических комбинациях? Никогда прежде не доводилось ему видеть министра-президента таким озабоченным и смятенным. И таким говорливым. У Пашича дрожали губы.

— Вот, сынок, чего дождались мы от нашей матушки России. Прародительницы нашей. Батюшки нашего, царя Николая. Сдается мне, без его ведома сие происходит, — шептал он взволнованно, дрожащим голосом.