Время Шамбалы - [94]

Если с Тибетской стороны будет предложено обеспечить неприкосновенность Тибета англо-русским или англо-русско-тибетским соглашением, надо стремиться привлечь к этому соглашению и Китай на почве федеративной программы (курсив — А. А.)»[393].

Неопределенный статус Тибета ввиду неурегулированности китайско-тибетских отношений, несомненно, создавал немалые сложности для Москвы, которая весной 1922 г. вела переговоры одновременно и с Пекином, и с Лхасой. Но столь же трудным для советских руководителей был и вопрос о статусе Внешней Монголии, ставший камнем преткновения на китайско-советских переговорах в 1922–1924 гг. Монголы, как и тибетцы, заявляли о своей полной независимости от Китая, в то время как центральное пекинское правительство, несмотря на то, что реально его власть распространялась на очень незначительную территорию по причине гражданской войны в стране, упорно продолжало рассматривать Внешнюю Монголию, равно как и Тибет, неотъемлемыми частями Китайской республики. Той же точки зрения, по сути, придерживалось и революционное правительство Южного Китая во главе с Сунь Ятсеном. В Наркоминделе существовало два различных подхода к монгольскому вопросу. Так, Г. В. Чичерин настаивал на монгольской автономии, исходя из принципа самоопределения наций, а А. А. Иоффе предлагал уступить Внешнюю Монголию Китаю в интересах китайской, а следовательно и мировой, революции. В итоге взяла верх конъюнктурно-революционная «линия» А. А. Иоффе и в текст китайско-советского договора, подписанного 31 мая 1924 г., вошла статья, в которой советское правительство признало Внешнюю Монголию составной частью Китайской республики и заявило о своем уважении суверенитета Китая. К весне 1925 г. по требованию Пекина из Монголии были выведены все советские войска.

Что касается вопроса о Тибете, то здесь, насколько можно судить, преобладала принципиальная точка зрения Г. В. Чичерина. В своей переписке с Сунь Ятсеном этих лет нарком настойчиво пытался убедить вождя китайской революции поставить во главу угла национальной политики созданной им партии гоминьдан советский принцип самоопределения наций. Так, в письме Г. В. Чичерина от 4 декабря 1923 г. говорилось: «Вся китайская нация должна ясно видеть разницу между Гоминьданом, народной массовой партией, с одной стороны, и милитаристской диктатурой в различных частях Китая, с другой. Братские народы, как, например, монгольский, тибетский и различные народности Западного Китая должны ясно увидеть, что Гоминьдан поддерживает их право на самоопределение»[394].

Не без влияния Г. В. Чичерина Сунь Ятсен включил в манифест своей партии, принятый на ее организационном съезде в январе 1924 г., пункт о признании права на самоопределение всех народов, проживающих в пределах страны, и что после победы национальной революции будет создан свободный и объединенный Китай на основе добровольного союза этих народов[395].

Чичеринская формула «независимого Тибета», таким образом, основывалась на двух фундаментальных принципах ленинской национальной политики — самоопределения наций и федерализма, что вело к созданию «тибетской автономии» в границах федеративной Китайской республики, по примеру советской федерации. Полная независимость Тибета, на которой настаивала Лхаса, не могла приветствоваться Москвой, полагавшей, что это служило бы интересам Англии. Референт НКИД Л. Е. Берлин писал в журнале «Новый Восток» в 1922 г., что требование «полной независимости Тибета от Китая», выдвинутое тибетским представителем на Симлской конференции, соответствовало английским желаниям: «Англичане были, без сомнения, заинтересованы в изоляции Тибета от Китая с тем, чтобы впоследствии прибрать его к своим рукам»[396].

Третий пункт тибетской программы Г. В. Чичерина весьма любопытен также и тем, что указывал на определенный сдвиг в подходе советской дипломатии к тибетскому вопросу, выражавшийся в ее готовности пойти на компромисс с англичанами, что весьма напоминало ситуацию, предшествовавшую подписанию англо-русского соглашения 1907 г. Во второй половине 1923 г. общественное мнение в Великобритании все более склонялось в пользу восстановления нормальных отношений с Советской Россией. Эти новые веяния, чутко улавливаемые Москвой, очевидно, и побудили Г. В. Чичерина, в преддверии грядущего признания de-jure Великобританией СССР, задуматься об устранении тибетского очага напряженности в Азии. Но каким представлял себе нарком возможное четырехстороннее англо-русско-китайско-тибетское соглашение, трудно сказать. Однако после того, как лейбористское правительство Р. Макдональда официально признало СССР, в Лондоне в апреле 1924 г. состоялась англо-советская конференция по урегулированию спорных вопросов, разделявших обе страны. На ней британская делегация, в частности, высказала пожелание обновить ряд утративших силу двухсторонних договоров, некогда заключенных Англией с царским правительством России, в том числе и конвенцию 1907 г. Договоренности в отношении Персии и Афганистана англичане, безусловно, считали утратившими силу и были согласны аннулировать. Что же касается Тибета, то здесь им представлялось желательным заключить новое соглашение с русскими.