«Время сердца». Переписка Ингеборг Бахман и Пауля Целана - [22]

Искренне желаю вам обоим всего хорошего!

Пауль.

11.09.61

190. Пауль Целан — Ингеборг Бахман

78, Рю де Лоншан (Poi 39–63)

<Париж> 27.09.61.

Моя дорогая Ингеборг,

я долго не писал, даже не поздравил тебя с днем рождения, не поблагодарил за присланные тобою книги[130]. Позволь исправить это упущение сейчас.

Всего, всего тебе доброго, Ингеборг!

Я говорю себе — повторю это сейчас и Максу Фришу[131]: то, что встало между нами, может быть только недоразумением, трудно исправимым, наверное, но все-таки — только этим.

Давайте же попытаемся, все вместе, его устранить. Я верю в разговоры. Ингеборг. Да, попробуем говорить друг с другом — я прошу об этом и Макса Фриша.

С любовью!

Пауль.

210. Пауль Целан — Максу Фришу

78, Рю де Лоншан

Париж, 27.09.61

Дорогой Макс Фриш!

Я часто спрашиваю себя, откуда теперь между нами столько молчания.

Дело тут, может быть, только в недоразумениях — весомых, конечно, но все же таких, которые, я уверен, можно устранить посредством разговора.

Давайте попробуем со всем этим разобраться, раз и навсегда!

Из газеты я узнал, что осенью Вы едете в Кёльн[132] — туда мне добираться недалеко. Или Вы сами через обозримое время заглянете в Париж?

Я одновременно пишу и Ингеборг[133] — в том же духе, с той же надеждой.

Искренне Ваш

Пауль Целан.

191. Ингеборг Бахман — Паулю Целану

Цюрих, после 27.9. 1961. Письмо не отправлено

Дорогой Пауль!

Несколько минут назад мы говорили по телефону — позволь мне все же, несмотря на это, сначала попытаться ответить на твое письмо. Я не знаю, что встало теперь между нами — обычное ли недоразумение или нечто, о чем следует объясниться. Я воспринимаю ситуацию иначе: ты неожиданно замолкал надолго, не реагировал на самые простые вещи, я от этого терялась, не знала, что и думать, могла только строить предположения, заводившие меня в тупик, а потом я снова слышала от тебя, как и на этот раз, что тебе очень худо[134], и снова терялась, умолкала и не знала, как понять тебя и как мне снова стать деятельной, исполненной жизненных сил в отношениях с тобой. В некоторых случаях я отчетливо вижу, отчего это получилось: вижу некоторые вещи, события той плохой поры в прошлом году, которые мне и сегодня еще непонятны и которые я стараюсь забыть, потому что не хочу их воспринимать, потому что не хочу знать, что ты так вот поступил, так сказал, так написал. И сейчас я снова испугалась, когда ты сказал по телефону, что просишь прощения за то, что сделал, и я не знаю, что ты имел в виду, но мне снова боязно, и не потому, что мне снова что-то принесет огорчение, а потому, что я чувствую, как лишаюсь всякого бесстрашия, нужного для нашей дружбы, для дружбы, что превышает обычное сочувствие к человеку и желание, чтобы у тебя все изменилось к лучшему. Этих чувств мне слишком мало, и для тебя их тоже недостаточно.

Дорогой Пауль, возможно, сейчас опять неподходящее время, чтобы сказать кое-что, о чем сказать трудно, однако подходящего времени для этого не существует, ведь в противном случае я бы на такое давно решилась. Я в самом деле считаю: самое большое несчастье заключается в тебе самом. Все дурное, что приходит извне, — и не уверяй меня, что так все и обстоит, ведь по большей части мне это известно, — хотя и содержит в себе отраву, но ему можно противостоять, ему должно противостоять. Теперь только от тебя зависит, сможешь ли ты его достойно встретить, ты ведь видишь, что любые объяснения, любое участие[135], какими бы правильными и необходимыми они ни были, нисколько не уменьшили в тебе ощущение несчастья, и, когда ты говоришь со мной, мне представляется, что все осталось по-прежнему, как год назад, словно тебе все равно, что столько людей старались ради тебя, словно имеет значение только другое — грязь, злорадство, глупость. Ты теряешь друзей: ведь люди чувствуют, что тебе все равно, что ты не приемлешь их возражений там, где они кажутся им уместными. Возражения легче вызывают отрицательную реакцию, чем понимание и сочувствие, однако порой они более полезны, даже в том случае, если потом ты сам понимаешь яснее, чем другие, в чем состояла твоя ошибка. Но не будем говорить о других.

Из всех несправедливостей и оскорблений, которые до сих пор выпадали на мою долю, самыми тяжелыми были для меня те, что исходили от тебя, — еще и потому, что я не могу ответить на них презрением или равнодушием, потому что мне не защититься от них, потому что мое чувство к тебе всегда остается слишком сильным и делает меня безоружной. Несомненно, для тебя речь сейчас идет в первую очередь о других вещах, о твоих бедах, но мне кажется: чтобы речь могла идти о них, мы должны прежде всего обсудить наши с тобой отношения, и лишь потом подлежит обсуждению все прочее. Ты говоришь, что не хочешь терять нас, и я перевожу себе: «не хочу терять тебя», потому что это поверхностное отношение к Максу — ведь без меня вы, по всей вероятности, никогда бы не познакомились или познакомились бы по другим причинам, более существенным, чем те, что связаны со мной, — итак, скажем честно: речь идет о том, чтобы мы с тобой не потеряли друг друга. И вот я спрашиваю себя, кто я для тебя, кто — по прошествии стольких лет? Призрак или реальность, которая больше не соответствует призраку? Ведь у меня столько всего произошло, и я хочу быть тем, кто я есть сегодня, а воспринимаешь ли ты меня сегодня вообще? Как раз этого я не знаю, и это приводит меня в отчаяние. Какое-то время, после нашего свидания в Вуппертале, я верила в это «сегодня», я полностью приняла тебя, а ты меня в моей новой жизни, так мне представлялось, я приняла тебя не только вместе с Жизелью, но и вместе с новыми изменениями, новыми страданиями и новой возможностью счастья, которые открылись для тебя после нашего с тобой времени.