Время секир - [44]

Так встретили Йоль[18], помогли силам света повернуть ночи вспять и родить обновленный мир. Ходили играть в снежки с местной ребятней, рубили дрова вместе с суровыми сыновьями Рауда.

Эта холодная зима оказалась самым теплым временем года в жизни Ратмира. Когда зазвенела весенняя капель, он почувствовал внутри себя ту же радостную мощь, что неслышно гудела в недрах просыпавшейся земли, готовясь взорваться зеленым смехом новой жизни.

Глава 17. В Гардарику

Гардарика началась в устье могучей реки, которую люди кнорра купца Грани, на котором Боян и Ратмир купили себе места, называли Новая.

«Природа здесь так же неприветлива, как местный народ», – в сердцах бросил Грани. Когда на парус в очередной раз навалился влажный ветер, вместе со встречным течением толкавший корабль обратно, он приказал раздеть мачту.

К заболоченным берегам Телячьего острова, делившего реку на два потока, подошли на веслах. Здесь их ждали местные. За плату они проводили корабли на канатах против течения. Ратмир наблюдал, как светловолосые коренастые мужчины и женщины в простой некрашеной одежде надевают на себя канатные петли. Ноги в чудной, плетенной из лыка обуви с натугой месили болотную грязь.

– Их племя зовут ижора. По-фински это значит «угрюмый», – сказал стоявший рядом с Ратмиром на палубе Боян.

Тот промолчал, вглядываясь в туманную серую хмарь, где клубились собирающиеся в поход на людей тучи. Больше всего Ратмир боялся, что сейчас, у самого конца его пути, налетит буря и похоронит кнорр вместе со всеми его мечтами.

– Не бойся, – услышал он звонкий голос певца. – Наводнения здесь бывают часто. Но не сегодня.

Вскоре непогода действительно унялась, и кнорр свободно заскользил по широкой спине Новой. Гребцы отложили весла и снова подняли парус. Серое латаное полотно надул выдох попутного ветра. Среди ясно-голубых лоскутов, проступивших сквозь грязно-серую пелену, реяли белоснежные чайки. Там, где в Новую впадала небольшая речка, они горланили громче всех. Ратмир прищурился и различил на берегу крыши приземистых хижин.

– Как называется это село? – спросил он у повеселевшего от перемены погоды Грани.

– Ижора, – ответил тот.

– А та речка?

– Ижора, – сказал Грани. – Здесь все – сплошная Ижора. Поэтому мы здесь не задерживаемся. Курс на Альдейгьюборг!

Озеро Нево встретило их синими объятиями большой воды, отражавшей небо с застывшей грядой белых облаков. На скалистых берегах высились цепкие сосны. Рельеф побережья будто нарезали гигантским ножом на множество полуостровов и узких заливов. Часто попадались целые семейства островов и островков, поросших зеленым кустарником.

Со временем берег почти опустился до уровня реки. Заболоченная кромка шумела на ветру густым тростником, под которым прятались утки. Грани сам взял в руки тяжелое кормовое весло – на этом участке немудрено было напороться на мель.

Устье реки Волхов привольно раскинулось между двумя далекими берегами. Здесь было просторно и воде, и земле. «Здесь просторно и мне», – думал Ратмир, жадно вдыхая ветер Гардарики, раскрывавший легкие в груди и крылья за спиной. От полей, плавных изгибов реки и долгих холмов с мягкими дубравами веяло родным и щемящим.

«Я дома, – вдруг ясно ощутил он. – В это сложно поверить, но я вернулся домой…»

Сначала перед ними выросли высокие и грозные, словно воинство великанов, деревянные башни каменной крепости Стоюты. Твердыня-страж славянских рубежей казалась неприступной ни с воды, ни с земли. Дозорные, поблескивая шлемами на солнце, проводили их внимательными взглядами. Ничего в здешних местах не делалось без ведома князя по имени Ратибор, или Ретибура, как его называли частые гости-скандинавы.

Корабль купца Грани здесь знали давно и останавливать для проверки не стали. Командир стражи едва заметно кивнул сорвавшему в приветствии шапку с норковой опушкой купцу и махнул рукой, открывая путь.

Стройный частокол Ладоги показался совсем скоро, как миновали Стоюту. Этот город возвели для торговли и ремесел, поэтому выглядел он не так угрюмо и опасно, как Стоюта. Весело трепетали на ветру разноцветные флаги торговых кораблей со всего света, на берегу у сходней суетились экипажи, переговариваясь на разных языках, от пестроты одежд рябило в глазах.

Боян наблюдал за суетой с безучастной улыбкой, с наслаждением подставив лицо свежему ветру и любовался белоснежными чайками, утопавшими в небесной синеве.

– И как тебе это удается? – сказал Ратмир.

– Что? – повернулся к нему спутник.

– Радоваться. Все время. Я ни разу не видел, чтобы ты повесил голову.

– А я три секрета знаю, – прищурился бродячий музыкант. – Хочешь, с тобой поделюсь, не жалко. – Ратмир кивнул. – Знаешь, почему ты часто грустишь?

– Ну?

– Ты слишком часто думаешь, что жизнь к тебе несправедлива.

Ратмир усмехнулся и промолчал.

– Не волнуйся, ты ошибаешься. Жизнь несправедлива не только к тебе. А ко всем. У кого-то хлеб черствый, у кого-то жемчуг мелкий, но страдают одинаково.

Боян тронул струну Симаргла. Та издала долгий печальный звон.

– Почему-то многие с детства уверены, что жизнь должна быть легка, как облако. Для счастья человеку нужно лишь добыть много золота и купить много добра. Стать знаменитым. Подняться над всеми. И тогда его жизнь станет легкой. И он крутится, извивается, вертится, как уж на адской сковородке, самостоятельно превращая окружающий мир, набитый чудом, красивыми песнями, женщинами и бухлишком, в пекло преисподней.