Время Полицая - [2]

"Посмотрим, – подумала Настя, расстегнув молнию. – Поглядим…"

Она запустила руку на дно сумки.

"Чуешь, девочка?! – захихикал мелкий бесенок на левом плече. – Что за шелест! Вот это сумочка!"

"Посмотрим, – повторила Настя, чувствуя, как под пальцами зашуршали бумажные листки. – Поглядим…"

На мгновение ее дыхание вновь свело. Но уже не от ужаса. От предвкушения. Так шелестят деньги. И правда. Сумка оказалась буквально завалена деньгами. Настя обалдела: пяти-, десяти-, двадцатидолларовые банкноты, русские червонцы, четвертные, полтинники, – все это всплыло вдруг со дна черной сумки.

"Черт побери, это сказка?!"– бесенок словно не верил глазам близорукой Насти.

Девушка испуганно отошла от окна.

"Влипла! – стенала добродетель. – Ну, зачем тебе столько денег?!"

Между тем незнакомый парень, судя по всему, хозяин сумки, продолжал беспечно спать. Настя наклонилась было, чтобы рассмотреть его физиономию, но едва ее коленка встала на кровать, он вздрогнул, и ей пришлось ретироваться к выходу.

Мужик и на сей раз не проснулся: что-то пробубнил и сразу заглох.

"Сматывай, идиотка, – советовала добродетель. – Брось сумку на место и вали!"

"Ничего себе, брось на место!" – ухмылялся бесенок.

"В историю хочешь влипнуть?! – шипела совесть, словно змея. – Мало тебе историй?"

"Да пошла ты в попу!” – огрызнулся бесенок.

"В конце-то концов!" – очнулась Настя.

Повергнув в прах остатки порядочности, она трижды плюнула в торжествовавшего на левом плече бесенка, вышла в прихожую, нашла на вешалке женскую куртку-дутик ослепительно розового цвета, надела ее, затем влезла в какие-то сапоги на каблуках, закинула сумку на плечо и покинула незнакомую квартиру, тихо прикрыв за собой входную дверь.

Впервые Насте сказали, что она воровка лет двенадцать назад. Пожалуй, это стало одним из наиболее сильных впечатлений жизни. Как электрошок. Находясь в старшей группе детского сада, она ни с того ни с сего задумала обчистить пальтишко одного парня. Парню было шесть лет, ей столько же, поэтому первое дело получилось заведомо провальным. Не бог весть какой урожай не покрывал страшных результатов: ей влетело от товарищей (в ту пору учили, будто мир делится на друзей, врагов и просто товарищей), воспитателей и, естественно, родителей. А поднялась Настя всего на двадцать две копейки и негодный пластмассовый пистолет. Вот такой первый блин.

В спортивной схватке гигантов: беса, оккупировавшего левое плечо, и премудрой добродетели, величественно расположившейся справа, – оставалось небольшое пространство детского сознания, до которых этим гигантам не было дела: сама Настя. Безусловно понимая, что происходит нечто опасное и неприличное, она старательно припрятала двадцать две копейки и пластмассовый пистолет в личном шкафчике для одежды, на чем ее и застукали. Едва Настя спрятала улов, как ее обоняние вновь обрело способность различать нормальные запахи. В детском саду тогда пахло подгоревшей манной кашей и компотом из сушеных груш.

Причем, ее никогда б не раскусили, если б Настя на невинный вопрос воспитательницы: "Почему это всё два дня лежало в твоем шкафчике, Настенька?" – не пустила слезу и не закрыла глаза ладошками.

Родителей сразу же поставили в курс дела, и когда случалось всей семьей отправляться в гости, папа с мамой ни на секунду не теряли бдительность. Иногда им удавалось предотвратить неприятность, иногда нет, но независимо от расклада, предки ни разу не всыпали Насте по заслугам, их интеллигентный нрав не позволял ругать дочку слишком круто. Какое-то время они даже водили ее к психиатру, пока у того не пропали позолоченные часы, которые он то ли по рассеянности, то ли по доверчивости забыл вынуть из кармана, опять-таки, пальтишка.

В деле с психиатром улики уже были четко заметаны. Насте шел пятнадцатый год, и она кое-чему научилась. Не пускать слезу, например, и не закрываться ладошками. На носу появились очки, а по ту сторону стекла поселились невинные серые существа:

"В чем дело?" – спрашивали они, не моргая, уставившись на папу: – Ты что-то хотел сказать?"

– Настя, пропали позолоченные часы, гм… Вещь довольно дорогая. Если, гм-гм… если ты их случайно взяла, пожалуйста, верни обратно.

Дудки.

Настя кротко улыбалась:

– За кого ты меня принимаешь, папа? Если я когда-то это делала, теперь ты обо всем будешь думать, что это я?

– Но детка…

– А если украдут Ленина из мавзолея?

– Поверь, я только хотел…

– Ты наведешь на меня КГБ?

– Детка.

– И не называй меня деткой, пока не выяснится, кто на самом деле спер у психа эти дурацкие часы.

И папе не оставалось иного, как, расшаркиваясь и откашливаясь: "Гм, гм…", – глядеть во все стороны света, пока детка очаровательно сверлила его добрыми серыми ангелами за стеклами очков.

– Прости, если я не прав, – сдавался отец, покраснев.

Тренировка за тренировкой, дело за делом, и сказочная сладость победы одолела-таки страх поражения. Любая новая возможность испытать пресс рока в трепыхавшемся сердечке реализовывалась с каждым годом успешнее.

Хватая что-либо на своем пути, Настя меньше всего заботилась о том, где могут пригодиться украденные предметы. Эти штуковины, маячившие в поле ее близорукого зрения, как правило, плохо лежали и остро пахли. Вроде кавказской приправы к шашлыку. Она б и Ленина из мавзолея утащила, только как? Берут, в общем-то, не то, что надо, а то, что плохо лежит. А если это еще и надо, тут талантливый воришка способен испытать поистине райское наслаждение. Благодаря счастливому промыслу, все, что хорошо лежит, не берется и в криминальное поле зрение не попадает. Ибо не остро на запах. К примеру, иконка: если она хорошо висит, да на своем месте, при деле, то никогда не соблазнит чуткий нюх охотника за тем, что плохо лежит.