Время перемен - [6]
Нет, пока наш рубль не вошел в число мировых валют – реформа Сокольникова еще не случилась, лучше вкладываться в зеленые бумажки.
– Товарищ Аксенов, а почему вы не привезли деньги в Советскую Россию? – спросил Молотов.
Вопрос был странным не только для меня, но и для всех остальных. Но уж коли задали, придется отвечать.
– Во-первых, чисто технически. Одна купюра весит примерно один грамм. Если возьмем миллион долларов, банкнотами по сто долларов, получается…
Математик из меня так себе, и я задумался, считая в уме – сколько же это будет, но меня опередил Троцкий:
– Считать по сто долларов – десять килограммов, а двадцать миллионов – это уже двести.
– А сколько в пудах? – вытаращился Молотов.
– Двенадцать с лишним пудов, – перевел с русской системы измерений в европейскую Каменев.
– И что? – пренебрежительно фыркнул очкарик. – Аксенов, парень молодой, здоровый, утащил бы за два приема. Ну, может за три. И что, не утащил бы?
– Простите, не знаю вашего имени-отчества, – извинился я.
– Вячеслав Михайлович, – буркнул товарищ в очках.
Ага, все-таки я прав, узнал. Странно, что будущий наркоминдел не знает метрической системы.
– Очень приятно, – кивнул я как можно любезнее. – Так вот, Вячеслав Михайлович, предлагаю вам потаскать чемоданы на двести с лишним килограммов, стоимостью в миллионы, да без охраны. Меня бы убили где-нибудь на ближайшей станции, да и с таможней были бы проблемы.
– А если брать купюры крупнее? – не унимался Молотов.
– Слышал, что есть купюры по пятьсот долларов, и по тысяче, но сам ни разу не видел, – вздохнул я. – Да и по сто долларов банкноты в европейских банках нечасто встречаются. Самые ходовые – по десять. И не уверен, что в Париже нашлось бы столько стодолларовых купюр. Боюсь, пришлось бы брать деньги по двадцать и по пятьдесят долларов. Представляете, сколько это весит? Сомневаюсь, что Франция разрешила бы вывезти столько наличности. А если и разрешила, то провезти все легально в Советскую Россию я бы не смог.
Молотов призадумался. Крякнув, виновато сказал:
– Извини, – начал он, потом поправился, – извините, Владимир Иванович, не подумал, глупость сморозил. Я же не разу американских денег не видел. Думал, они как у нас – по пятьсот рублей ходят.
Если я поначалу и разозлился на Молотова, то отошел. Все-таки, когда человек признает свою ошибку, это уже неплохо. И переводить пуды в килограммы и тонны товарищ научится, ничего страшного.
– Владымер Ивановыч, а развэ обязателно было делиться денгами с французскими банкирами? – спросил вдруг Сталин.
Ну, Иосиф Виссарионович, от вас я такого вопроса не ожидал. А еще друг. С другой стороны – объяснять все равно придется.
– Мне пришлось пожертвовать малым, чтобы получить основной капитал, – пояснил я. – Если бы я не отдал часть денег банку, то мне вообще не удалось бы совершить вывод средств в Швейцарию. Банк сумел бы найти повод, чтобы оставить деньги у себя.
– Спасыбо Владымир Ивановив, ви меня убэдили, – кивнул Сталин. – Думаю, что и осталных таварыщей тоже.
Я обвел взглядом присутствующих. Кажется, Политбюро согласно с товарищем Сталиным. Ан, нет.
– А я не считаю ответ торгпреда убедительным. Мне кажется, что товарищ Аксенов совершил предательство. В сущности, он изменил делу революции. Отказ правительства революционной России от уплаты царских долгов был необходимым условием для успешного совершения нашей революции. Революция…
С этими словами Лев Революции встал, поправил пенсне, и принялся вещать:
– Революция – это условие выживания человеческого общества, его непрерывное обновление и развитие, а отказ от революции означает деградацию общества. Общество должно обновляться посредством резкого изменения его основ, и его структуры. Декрет, принятый нами, аннулирование долгов не может рассматриваться с точки зрения естественного – то есть, буржуазного права. И то, что сделал Аксенов, по сути своей, предательство интересов революции. Товарищ Аксенов, заплатив долги, совершил непростительную ошибку. Он создал прецедент, из-за которого правительство Франции, и остальные страны Антанты, потребуют уплатить и все остальные долги.
Ну ничего себе. Лев Давидович шьет мне измену революции и обвиняет в предательстве. Откровенно говоря, мне стало не по себе.
– Товарыш Троцкый, нэ говорите ерунды, – усмехнулся Сталин. – Товарыш Аксенов кавалэр двух ордэнов Краснаго знамэни. У нэго ран на тэле болше, чем у нэкоторых атвэтственных таварыщей естэственных отвэрстий. Это ва-первых. Ва-вторых, у нэго не было другого выхода. Еслы Владымер Ивановыч уплатил часть далгов, он знал, что он дэлает, и зачэм он это дэлает.
После слов Сталина на душе стало легче, но Зиновьев, слушавший Троцкого в оба уха, подскочилс места:
