Время пастыря - [8]

– Недавно виделся с Василем. Во Львов меня спровадил.

– Никак за грамматикой Тихоновича?

– За ней.

– Мне он тоже рассказывал. Эх, заняться бы ее поисками…

– Так в чем дело!

– Увы…

Как оказалось позже, в то далекое лето Николай Каленкович круто поменял свою журналистскую судьбу. Перед ним легла совсем иная жизненная дорога.

Договорились, что через пару дней увидимся у Василя Карпца и там обо всем поговорим.

Не увиделись. Я был занят заготовкой дров на зиму для матери. Он побывал в Лунине без меня…

* * *

…Мать опять повторила, что Василь забегал несколько раз.

– Чего он хочет от тебя? Спрашиваю, какие у тебя такие секреты.

– Не сказал?

– Да какое там. Есть говорит секрет, иначе не приходил бы. Говорила ему, дам твой адрес, напиши. Так знаешь, что отвечал, «я уже свое все переписал, теперь его очередь». Посмеялся и пошел. И чего это он от тебя хочет?

– Вот схожу и узнаю.

– Сначала поспите после дороги.

Но сна как и не бывало. Вышел во двор, сел на лавку. Над Засталичьем – огромной дубравой, самым веселым местом для села, поскольку там отмечались и дни победы, и дожинки, и еще разные праздники – всходило солнце. Оно словно раздвигало веки дубравы и небосклона. Мать вышла на крыльцо, видя мои утренние бдения, неодобрительно покачала головой:

– Знала бы, не говорила.

Василя я застал в кузне. Он на наковальне по чем-то усердно отстукивал молотком. Звон шел легкий, веселый, тот особенный звон, который рождается только в кузнице и рождается под руками мастера. А Василь был мастером.

– Во, а мать говорила, что завтра будешь! – обрадовано воскликнул он. – Да в такую рань. Вот, копаничку делаю. Заказов как никогда много. Как свободная минута, так и стучу.

В углу лежало несколько штук уже готовых трехрачных копаниц, так любимых женщинами нашего села. Он бросил туда старую фуфайку:

– Прикрою, а то умыкнут хлопцы. Продадут и пропьют.

– Мать говорила, что ты заходил.

– Так и для нее сделал. Отнес. Но заходил вот по какому поводу. Новость узнал такую, что и не поверишь. Нашлась наша грамматика! Приезжал ко мне писатель из Минска. Долго мы с ним беседовали. Я ему тоже втолковал, что жил в наших краях такой удивительный человек. Он сначала про меня захотел написать, а потом так увлекся, что пообещал тоже заняться ее поисками. Книгу пишет и теперь ищет следы Тихоновича. Так вот, прислал письмо и сообщил, что существует эта грамматика. Знаешь, ну хоть бы глазком увидеть, что в ней написано!

– У Кохановского?

– Нет, Тихоновича. То, что Кохановский напишет, скоро прочитаю. Обещал прислать свою книгу.

– Сама грамматика где?

– Вроде как в Минске. Я не уточнял. Но я в Минск и раньше писал – отвечали, что у них ничего подобного нет.

– Писатель ведь специально к тебе приезжал?

– Да, может из-за моих писем, а может, где в газете прочел. Каленкович кое-что написал. Сначала и Кохановский сказал, что обо мне хочет написать, а как узнал о Тихоновиче, так мы больше и говорили о нем. Ходили на кладбище, искали его могилу. Да где там. Столько лет прошло.

– Значит об авторе никаких следов?

– Чего же. Вот воспоминания Плешко остались, его сыновья кое-что рассказывали. Люди еще не забыли.

– А документально?

– Надо искать. Даже не знаю, откуда он родом, что за человек? У меня на чердаке кое-какие документы из церкви сохранились. Надо бы посмотреть. Засяду там над ними основательно… Зайди вечером.

Вечером подвыпивший Василь отказался лезть на чердак.

– Там пылища, все в куче малой. Приезжали после писателя хлопцы из Минска, перерыли все…

Жена Ганна удручающе покачала головой:

– Напаковали книг несколько мешков и увезли, а ему вина накупили. Там уже столько ходоков лазило, что, может, ничего и не осталось.

– Да не слушай ты ее. Злится. Она на меня все время злится.

– Коля, ну скажи, как на него не обижаться, когда он столько лет деньги тратил на различные книги. Детям конфет не купит, а на книжку потратится. Его ведь сколько раз приглашали на работу в пинский музей. Стеснялся, отказывался, говорит, «ну куда я без образования». И вот…

– Да ладно. Вот Кольке все передам, пусть пишет. А книжку свою Кохановский обещал прислать. Эх, было бы у меня образование…Столько всего на душе, а вот изложить на бумагу не могу. Завидую тем, кто умеет это делать.

– Садись и пиши, – улыбнулся я, – чего проще.

– Не скажи. Мог бы, конечно, выучиться. Да матери пришлось помогать. Потом армия, целина. Туда-сюда за рублем, а время утекло. Давай, я что-нибудь сыграю. Когда на душе погано, играю.

– В последнее время у тебя на душе все чаще погано да погано, – вздохнула Ганна.

– Да, беда-горе, жил человек, искал что-то, а не нашел… – он растянул меха гармоника, но играть не начал, – ты знаешь, не туда моя колея повела, не туда.

Когда я собрался уходить, он поманил меня пальцем в кладовку:

– Это я специально для тебя оставил, – и передал стопку книг, аккуратно обвязанную тонкой бечевой. – Помни Василя. Их сам Тихонович читал, пометки карандашом поставлены. Почитай и ты, поймешь, что он был за человек, какой высокой натуры священник. Такими, брат, нам гордиться да гордиться надо. А веревка крепкая, не волнуйся, бери за нее и неси. Она, если надо, и меня выдержит.