Время палача - [34]

— Как это?

— А вот так. Волк намеревается утащить теленка, но это не мысль, это зов голодного желудка. Шестнадцатилетний оболтус поедает взглядом красивую дамочку. Его желания также неверно отождествлять с мыслями, поскольку настоящие мысли — это нечто совершенно иное. Я бы сказал — качественно иное.

— Кто вы? — вырвалось у девушки.

— Я? — Вадим покосился за окно, рассеянно потер мочку уха. — Человек, Аллочка. Ко всему прочему еще и мужчина, если ты заметила.

— Ты знаешь, о чем я спрашиваю… — она порывисто вздохнула. — Я ведь давно стала подмечать все эти странности. Даже тетрадку завела с записями.

— Дневник, что ли?

— Ну да, дневник наблюдения. Совсем как в школе. Только я следила не за погодой, а за тобой.

— И к каким выводам ты пришла?

— Я поняла, что ты умеешь то, чего не умеют другие. Мало того, что ты излечиваешь самые жуткие болезни, успокаиваешь психопатов, так ты и говоришь немного не так, и одеваешься странно. А еще я помню того колченогого пса. Ты даже не воспользовался гипсом. Как такое возможно?

— Ну… Иногда бывает возможно.

Она упрямо мотнула головой.

— Ты не тот, за кого себя выдаешь.

— Верно, не тот. Мы все себя за кого-нибудь выдаем. Разве за это можно винить?

— А я не виню, я спрашиваю. — Аллочка прикусила губу.

— Ну, раз спрашиваешь, придется ответить. — Вадим грустно улыбнулся. — Ты права, Аллочка, я действительно беглец. Смертельно больной человек, покинувший свой мир и угодивший по нечаянности к вам.

— К нам?

— Ну да. Если честно, то ТАМ я долго бы не прожил. Месяц-полтора от силы. Так что терять мне, в сущности, было нечего, вот и рванул. От друзей, соратников, подчиненных.

— Но для чего?

— Может, для того, чтобы не превращаться в обузу, а может, по иным причинам. Самое странное, что здесь все неожиданно прошло. Более того — я не только поправился, но приобрел нечто иное.

— Иное?

— Ну да. Например, способности, которые, как выяснилось, могут приносить людям пользу. Таким образом, я и превратился в лекаря. Без сертификатов, лицензий и вузовских дипломов.

Ротик у Аллочки чуть приоткрылся, но она и не думала язвить. По лицу Вадима было не понять — шутит он или говорит всерьез, но как бы то ни было — сейчас девушка верила всему, что он говорил. Она не изображала сочувствие, она действительно его жалела, и, глядя на собеседницу, Дымов неожиданно ощутил, как нечто горячее начинает разгораться в груди, омывая сердце, жаркими огненными всполохами доставая ледяной сгусток мозга. Возможно, это следовало называть признательностью за то, что его готовы были выслушать, а может, он попросту изнемог от затянувшегося притворства. Даже Саше Изотову, коллеге и другу, он не говорил всей правды. Наперед знал, что в отношения вторгнется холодок недоверия. Чудесам, какие бы они ни были, верят только своим собственным, чужим же принято криво улыбаться… То есть так Вадим рассуждал еще совсем недавно, а сейчас до него вдруг дошло, что правду или, во всяком случае, часть таковой легко и просто может воспринять эта сидящая перед ним девочка. Каким-то образом его язык не стал для нее чужим, возможно, не станут чужими и мысли.

— Вадим, а там, в твоем мире… Там было хорошо?

Он покачал головой.

— Там было плохо. Очень и очень плохо. Там было страшно и голодно, а люди умирали на улицах сотнями и тысячами. От пуль, эпидемий, от природных катаклизмов.

— Скажи честно, это наше будущее? — вопрос дался Аллочке с явным трудом. Она даже затаила дыхание, ожидая ответа.

— Я не знаю. Правда, не знаю.

— Но вы… Ты не жалеешь, что пришел сюда?

— Как я могу жалеть? У меня не было выбора. Здесь я живу уже седьмой год, а там я бы давно умер.

Аллочка отреагировала чисто по-женски: схватив его ладонь, прижалась к ней щекой. Дымов потрясенно замер. К таким вещам он не был готов, и волна чужой нежности заставила его содрогнуться. Это было все равно что распахнуть настежь душу. Наверное, не следовало подставлять ей ладонь. В одну секунду он разглядел ее всю — от первой секунды рождения и до сегодняшнего вечера. Ее чувства вошли в него, как нож в масло, и на глаза сами собой навернулись непрошенные слезы.

Она подняла голову.

— Ты плачешь?!

— Кажется, да. — Он попытался отвернуться.

— Но почему?

— Сам не пойму. Даже там это случалось всего раз или два.

— Значит, ты наш. — Аллочка снова прижалась к его руке. На этот раз губами. — Я точно знаю: чужие плакать не умеют. Выходит, ты не чужой…

* * *

Они лежали, легко уместившись на кровати-полуторке, цепко обвив друг друга руками и ногами. Аллочка целовала его грудь, шептала на ухо смешную чепуху. Вадим отвечал, не думая. Мозг в эти минуты ему был без надобности.

— Когда ты дрался, ты был похож на Ричарда Гира.

— Это еще кто такой?

— Мой люимый американский артист.

— Значит, теперь и я угодил в любимые?

— Угодил, — она игриво лизнула его в губы. — А еще ты уникальный мужчина. Честно, честно!

— В каком смысле — уникальный?

— Видишь ли, в народе давно замечено: женщины принимают сначала ванну, потом мужчину. У последнего в лучшем случае — все наоборот, в худшем — ванна вовсе отсутствует. Знаковое отличие, правда? Мы хотим стать чистыми ДЛЯ вас, а вы спешите к чистоте ПОСЛЕ нас.