Время останавливается для умерших - [3]

— Залезай туда! — крикнул я. — Лезь в этот ящик, чего ждешь, лезь!

Пригнул его шею и подтолкнул.

Он согнулся и, скорчившись, влез в сейф, уселся на дне, поджал ноги. Улыбки на его лице уже не было.

Я достал фонарик и осветил внутреннюю стенку кассы, на которую теперь смотрел Марчук. Он уселся точно так же, как сидел здесь когда-то Эмиль Зомбек, точно в таком же положении.

— Видишь на стенке эти три большие буквы, которые выцарапал кассир перочинным ножом? Он выскребал их из последних сил, чувствуя приближение смерти.

Марчук посмотрел на большие буквы «МАР» и на слабый кривой крючок, которым начиналась следующая, четвертая буква его фамилии.

— Он задохнулся, — сказал я, — не успев дописать.

Марчук как завороженный смотрел на буквы, освещенные фонариком. Он поразился тому, что не знал об их существовании. Только шепнул:

— Это не он…

Я погасил фонарик, сильный ручной рефлектор, в который помещались три круглые батареи.

— Выпустите меня, — тихо сказал Марчук.

Дальше, дальше! Я уже не мог отступать. Только забыть о всяких законах и инструкциях, о той кипе печатной бумаги, в которой содержались мудрые, но связывающие руки предписания! Если бы в эту минуту я помнил все, чему научился за двадцать лет службы в милиции, то не смог бы совершить того «осмотра места происшествия», каждую деталь которого обдумал еще в госпитале, За все ночи, предшествовавшие этой, самой для меня важной, которая должна была вернуть мне веру в самого себя.

Кровь гулко пульсировала в висках, глаза то и дело застилал туман.

Я прикрыл дверь сейфа, придерживая ее коленом так, чтобы через оставшуюся щель мой голос доходил до Марчука.

— Выпустите меня! — закричал он. — Что вы делаете?

— Выпущу, если признаешься. Подпишешь показания, что убил кассира.

— Я не убивал, — прошептал Марчук. — Почему я?

— Ты!

— Нет. Это не… Я не уби…

— Ты! — повторил я. — Хотя нет, не признавайся, я даже не хочу, чтобы ты признавался. Это уже не имеет значения.

Марчук попытался что-то ответить, но я не дал ему этого сделать: знал, что он снова скажет «нет». Я начал говорить сам и говорил со все большим воодушевлением, искусно повышал голос в конце каждой фразы. Так, что наконец сам поверил своему тону и словам, брошенным специально для пущего эффекта, будто они были отражением моих собственных мыслей.

Я говорил, что уволюсь с работы, хватит. Потому что не хочу больше встречаться с такими подонками, как Марчук и ему подобные. Говорил, что мне осточертели их убийства, ложь и хитрости. Их ножи, вонзавшиеся в спины безоружных, их завравшиеся девки и трусливые дружки.

— И теперь я желаю только одного: чтобы ты сдох в этом железном гробу, чтобы в этом темном герметичном бронированном ящике умирал медленно, час или два, как умирал кассир Эмиль Зомбек. Он тоже был сыт вами по горло, хотел порвать с прошлым и жить честно. Но вы ему не позволили. Пан Марчук не позволил!

Марчук, скорченный, с опущенной головой, сидел в сейфе и ничего не отвечал. О чем он там думал, ослепленный светом, падающим через щель неплотно прикрытой двери? На что еще рассчитывал? Чего ждал?

Нет, тянуть уже больше нельзя, нужно доводить игру до конца.

— Теперь ты узнаешь, как выглядит такая смерть, — закончил я. — Смерть бывает разной, об этом ты знаешь. Слишком часто убивал, чтобы не знать. Ты будешь умирать со страшным сознанием, что каждый твой вздох приближает смерть — каждый вздох человека, запертого в сейфе, уменьшает запас воздуха. Люди дышат для того, чтобы жить, а ты будешь дышать для того, чтобы быстрее умереть.

Минута тишины.

Похоже, что первый раз с момента нашего знакомства этот человек слушал меня так внимательно. Мне даже показалось, что сейчас у него в мозгу находится что-то вроде магнитофонной ленты, и если он молчит, то только для того, чтобы прокручивать ее и снова вслушиваться в каждое мое слово.

Наконец, нажимая изнутри на дверь, он отозвался:

— Вам нельзя этого делать. Все равно вы меня выпустите. Вы же знаете…

— Уж мне-то ты не говори, что можно, а чего нельзя!

— Вас же за это выкинут из милиции!

Я знал, что нельзя, даже слишком хорошо знал! Но злость на этого скота, играющего ва-банк и убивавшего холодно, без угрызений совести, который недавно запер в этой самой кассе…

— Выпустите меня… Выпустите, пан капи…

В голосе Марчука послышался страх. Наконец-то!

Я захлопнул дверь сейфа и повернул ключ. Тяжелые, хорошо смазанные ригели из нержавеющей стали двинулись вправо и скользнули в округлые отверстия толстой плиты.

Сняв газету, прикрывающую стол, я уселся на стул. Когда-то с него встал человек, которого убили через несколько минут.

Я с трудом дышал, чувствуя все более мучительную боль в плече. Волосы так взмокли от пота, словно голова была полита водой. Платком я вытер шею и лоб, потом закурил сигарету и посмотрел в зарешеченное окно, о которое бились волны бури и струи дождя. Почему, интересно, тонкие стекла не лопаются под напором ветра? И выдержу ли я эту боль, этот невыносимый жар?

У меня были с собой три таблетки психодрина. Из стоящего на столе графина я налил теплой воды и проглотил одну из них. Перед тем как прийти сюда, я уже принял Две таких таблетки.