Его застрелили в самый полдень.
Он лежал на перекрестке узких шумных уличек Виллемстада, с дважды простреленным сердцем и с пулей, засевшей в черепе. Эта пуля была выпущена позже других, когда он упал на мостовую уже мертвый.
Распластанное тело целый час покоилось в сиянии дня у выхода из десятка баров, под ярко расцвеченными витринами лавок, в блеске солнца, который еще усиливали огромные окна, бесстыдно обнажающие внутренность жилищ.
Женщины, разносящие жареную свинину, торговцы овощами и рыбой, продавцы соков и липких от жары сластей, мальчишки, которые, нагло подмигивая, расхваливают порнографические открытки, ленивые прохожие и люди, живущие в комнатах с огромными окнами, — все они видели мужчину, падающего на мостовую, и того, кто его убил, спокойно удаляющегося, исчезающего в толпе.
Я сидел с Гарриэт в одном из открытых уличных баров, спрятанных от зноя в нишах стен, и пил несравненный, крепко прожаренный кубинский кофе. Гарриэт тянула через соломинку сок сахарного тростника, в который, по ее заказу, выжали половину лимона.
Тогда и раздался первый выстрел. Я повернул голову и увидел на середине мостовой скорчившегося испуганного человека в белой рубашке и панаме. Стараясь защититься, он панически прижал к груди громадный ананас, и вторая пуля пробила этот ананас.
Сок зрелой мякоти перемешался с кровью и сверкал под солнцем. Расколотый ананас лежал тут же, около руки, сжатой в пароксизме боли.
При звуке второго выстрела Гарриэт вскрикнула и вскочила. Я быстро привлек ее к себе.
— Сиди, — сказал я. — Садись!
Я показал на мужчин за соседним столиком, играющих в кости. Когда раздался выстрел, они на мгновение повернули головы и тут же снова занялись игрой.
— Посмотри на них, вот так надо, — сказал я Гарриэт, бледной и перепуганной.
Снова грохнул выстрел, и Гарриэт спрятала лицо в ладони, увидев, как мужчина в белых брюках и в клетчатой рубашке стреляет в голову лежащего. Это был третий выстрел.
— Уйдем отсюда, — сказала она, — немедленно!
Я попросил бармена, чтоб он подал Гарриэт еще стакан соку сахарного тростника с лимоном, а мне рюмку аранхуэса.
— Ты имеешь какое-то отношение, — спросила Гарриэт, — к этому?.. — не глядя в ту сторону, она движением плеча указала на лежащего. — Боже, уйдем отсюда!
— Мы не можем сейчас уйти. Когда приедут полицейские, люди им скажут, что сейчас же после выстрелов отсюда ушли иностранцы и очень подробно опишут нас. Учись у них, Гарриэт! Видишь, все держатся так, как будто ничего не произошло.
— У меня нет такой сноровки.
— Так учись.
— Я не могу тут сидеть, прошу тебя, уйдем отсюда…
Бармен подал нам сок и аранхуэс.
Я сказал:
— Гарриэт, старайся, чтобы на тебя не обращали внимания. Пей свой сок и улыбайся мне. Иначе я не смогу объяснить, что делаю в этом квартале. Твое место тоже на аэродроме, а не здесь; через два часа у тебя отлет. С этим надо считаться. Улыбнись и пей сок… Я убежден, что убийца тоже никуда не ушел, стоит у какой-нибудь лавчонки или сидит в соседнем баре.
Она взяла стакан и сказала неизвестно почему, без связи с тем, о чем я ей говорил:
— С вами всегда надо считаться. Женщины не улаживают своих дел так, как вы… не стреляют на улице в других женщин. Боже мой, — она вздрогнула от отвращения, — этот ваш мужской мир, ваши войны и революции, убийства и политика… — И вдруг спросила: — Скажи, прошу тебя, скажи откровенно, ты действительно любишь меня?
Я откровенно сказал, что действительно люблю ее.
Она два года ежедневно спрашивала о том же, и два года я ежедневно отвечал так же. Я привык к этому вопросу, мне даже не приходилось задумываться над ответом, это было как условный рефлекс на постоянно повторяющийся звук той же высоты и того же тембра.
Когда прибыла полицейская машина, бесчисленные мурашки и мухи уже покрыли лицо мертвеца, залезли под одежду, в карманы, в ботинки. Полицейские искали свидетелей, спрашивали про обстоятельства убийства, а люди пожимали плечами и с таким удивлением смотрели на них, — глазами, в которых ведь запечатлелась сцена убийства, — словно вообще не верили и в первый раз услышали, что человек может убить человека.
Первым попавшимся на дороге такси я отвез Гарриэт на аэродром. Гарриэт была стюардессой «Пан-Америкэн компани».
Я дождался, пока стартует ее «Дуглас», но напрасно вглядывался в окошечко служебной кабины Гарриэт: за толстым стеклом не было видно ее лица, да и солнце слепило.
Я узнал потом, что мужчину, застреленного в этот день в Виллемстаде на острове Кюрасао, звали Мануэль де Хесус Эрнандес; он был эмигрантом из Доминиканской Республики.
Узнал я также, что убийца Эрнандеса не пойман.
В сентябре 1955 года я жил в Париже. Снимал комнату в скромной опрятной гостинице «Альма» на улице де л’Экспозисьон. На третьем этаже этой гостиницы жил Фраскуэло Моралес. Однажды вечером он вышел из гостиницы и направился к станции метро Эколь Милитэр. Услыхал, что кто-то его зовет, обернулся и получил в лицо два выстрела из крупнокалиберного револьвера. Услышав первый выстрел, я подбежал к окну и увидал мгновенную вспышку в машине, стоящей перед гостиницей. Это был второй выстрел. Машина тут же отъехала.
