Время новой погоды - [11]

Вдруг медленно, со скрипом отворилась дверь ближайшего к нему фургона, и из его нутра высунулась рука с татуировкой всех цветов спектра. Длинный искривленный палец поманил Бадди войти.

Не зная, что же еще он мог бы сделать, Бадди бросился в укрытие и очутился внутри фургона, который даже сами циркачи считали самым причудливым из всех, – фургона Татуированной Присциллы-Предсказательницы. В полутьме повсюду были размещены хрустальные шары, шары висели на стенах вперемежку со светящимися камнями. Кожаные мешочки с талисманами, украшенные бусами и кусочками костей, свисали с потолка; полки были уставлены бутылками с настоями трав и банками с мазями; страусовые и орлиные перья торчали из щелей; чучело горностая выпуклыми стеклянными глазами пристально вглядывалось в казавшиеся бездонными тени внутреннего помещения фургона. Горели свечи; Бадди вдыхал запахи ладана, масла и керосина; и в грозовой тьме, под грохот дождевых капель по крыше, в пляшущих тенях, отбрасываемых горящими свечами, татуировка Присциллы, казалось, зажила собственной жизнью – рисунки на ее коже зашевелились и начали перемещаться прямо у него на глазах.

– Так ты хочешь узнать будущее? – Предсказательница говорила из глубокой тени, ее фигура казалась огромной и тучной в тесном пространстве фургона; в голосе ее Бадди уловил, как ему представлялось, отзвуки какого-то экзотического восточноевропейского акцента.

– Я… – пробормотал Бадди, – я просто пришел укрыться от дождя.

– Никто и никогда не приходит в этот фургон случайно, – проговорила предсказательница, а бесчисленные татуировки все ползали по ее коже.

– Но я… – начал Бадди.

– Неужели ты подумал, – спросила Присцилла, – что очутился как раз у моего фургона, когда началась эта гроза, совершенно случайно? – Она громко рассмеялась, и даже в ее смехе, казалось, звучали слабые отголоски того незнакомого акцента. – Разве ты ничего не знаешь о том, как действует судьба? – Она пристально смотрела на него, а он – на нее, чувствуя, что в ее фургоне, должно быть, заключено все знание о жизни, что все прошлое и все будущее записаны в движущихся фигурках на ее коже.

– Мне кажется, – произнес Бадди после долгой паузы, собрав всю свою храбрость в кулак, – я и правда хочу знать, что со мной случится. Кто я такой? Что я сделаю в жизни?

Присцилла принялась изучать хрустальный шар; свет свечей плясал на ее татуированных руках, на ладонях.

– У тебя есть предназначение, – сказала она ему наконец. – Не у всякого есть предназначение.

Бадди молчал.

– У тебя есть отец, – продолжала Присцилла. – Отец, которого ты не знаешь. Это так?

Бадди кивнул, онемев.

– Твое предназначение – найти отца в подземном мире и вернуть его в жизнь.

– Что? Что… сделать? – спросил Бадди, который, сколько бы ни представлял себе свое предназначение, никогда даже подумать о таком не мог. – Не могли бы вы это повторить? Пожалуйста!

– Ты найдешь своего отца в подземном мире, – терпеливо повторила Присцилла, – и приведешь его обратно в жизнь.

– Подземный мир?… Мой отец?… Но как? – спрашивал Бадди. – Я ведь его даже не знаю! А дальше что?

Присцилла, не отрываясь, глядела в хрустальный шар.

– Дальше? Кто может сказать? – Она пожала плечами. – Все остальное – в руках судьбы.

8. Алфавит Особый

В тот самый момент, когда Президент Спад Томпсон проводил свою злосчастную встречу с Рэнсомом Стоунфеллоу-вторым, мать Бадди, Полли ЛеБланк, суетилась по хозяйству в «Новой американской харчевне Полли»; она недавно приобрела ее у бывших владельцев – Хипа и Хапа, у которых до этого несколько десятков лет проработала официанткой. Она время от времени посматривала на телевизор над стойкой, следя за тем, что происходит на экране: телевизор, в порядке исключения, был настроен на программу, показывавшую Столицу. Обычно Полли включала коммерческий канал – в угоду постоянным посетителям, предпочитавшим не отвлекаться на программы, вторгавшиеся в нескончаемый поток рекламы и каждые несколько минут его прерывавшие. Но ей почему-то казалось, что именно в этот день происходили события необычайной важности.

В харчевне находилась и кучка других посетителей. Прежде всего Корсика – поэт и постоянный обитатель заведения, ему было теперь далеко за девяносто, но он так великолепно сохранился благодаря мятному ликеру, который он регулярно, в течение всей жизни, принимал ежедневно, что Полли полагала – когда неминуемый конец все же наступит, в салоне ритуальных услуг незачем будет беспокоиться о бальзамировании. Тут были также Хип и Хап, они никак не могли привыкнуть, что им уже не обязательно присутствовать здесь. Оба сидели у стойки в одинаковых майках без рукавов, блистая одинаковыми лысинами и прихлебывая кофе. Оба энергично жевали резинку – эту привычку они завели себе, когда пытались бросить курить.

– Мне очень нравится этот новый стиль, который ты себе придумала, с тех пор как взялась за дело, Полли. – Хап рассеянно провел рукой по лысине, глядя вокруг на керамических уток и фазанов, на настенные тарелки с портретами президента, на статуэтки и фотографии Элвиса Пресли, которые украшали теперь столики и стены зала.