Время не ждёт - [55]

— А что вы думаете по этому поводу, — спросил Игнатьев, сбивая нагар бумазейного фитиля со снарядной гильзы-лампы.

Пламя ярче осветило лица собеседников. Младший фейерверкер попытался прочитать в заблестевших глазах Игнатьева его мнение и ответил:

— Думаю, что это не дело. А все же убьют его, обязательно убьют.

— Видно, Иван Андреич, что ваше мнение не совпадет с вашим желанием, — прищурив глаза, сказал Игнатьев.

— Разумеется, не часто можно совершить то, что желаешь.

— Ну, а кто, по-вашему, особенно зол на Рощина, кто больше, способен исполнить подобную казнь?

— По-моему? — переспросил Чупрынин, поморщив широкий лоб, — по-моему, на лейб-гвардии поручика крепко злы, скажем, Фокин, Коровин, наш хохол Ткаченко, да и добряк Татищев исходит лютой злостью против него.

— Позовите утром ко мне всех четырех, а сейчас — спать.

Чупрынин понимающе кивнул головой, повернулся кругом и вышел.

Утром пятеро солдат и прапорщик расселись под деревьями, вдали от землянок. Игнатьев осведомился, кто откуда. Татищев и Коровин оказались рабочими из Петербурга, Фокин — сибирским крестьянином, Ткаченко — бочаром из-под Херсона.

— Вам известно, зачем я вас позвал? — спросил Игнатьев.

Солдаты сказали, что им ничего неизвестно.

— Чтобы поговорить с вами насчет Рощина. Вы, кажется, приговорили его к смерти?

От неожиданности, словно от удара, они подались назад, переглянулись, метнули подозрительные взгляды на Чупрынина.

— Не смотрите так на Чупрынина. Он вас не предал, — продолжал Игнатьев своим мягким, неторопливым тоном. — Обещайте и вы сдержать тайну об этой встрече, а за него я ручаюсь.

— Разумеется, ваше благородие, об чем разговор, — довольные, загудели гвардейцы.

— Нас шестеро, — сказал прапорщик, сделав ударение на слово «нас». — Я бы хотел, чтобы мы действовали сообща, согласны?

Все доверительно кивнули. Игнатьев пользовался среди солдат большим уважением. Авторитет его особенно вырос после одной истории. Однажды Рощин намеревался устроить экзекуцию над гвардейцем, несмотря на то что телесные наказания запрещались. Для назидания другим он собрал весь личный состав батареи, привели людей и из соседних подразделений. Осужденный к 50 палочным ударам уже лежал ничком на земле с обнаженной спиной. Не вынося диких картин экзекуций, Игнатьев бурно запротестовал, отказался присутствовать. Рощин приказал ему остаться. В присутствии солдат между офицерами разыгралась неприятная сцена. Под конец Рощин выхватил шашку и вне себя закричал, наступая на Игнатьева: «Ни с места, вы должны присутствовать, иначе я зарублю вас!» Игнатьев круто повернулся спиной к Рощину и, не говоря ни слова, пошел прочь. В рядах артиллеристов послышался глухой, зловещий ропот. Рощин растерялся. Экзекуция не состоялась. С тех пор гвардейцы с открытой душой шли к Игнатьеву за советами, делились с ним своими затаенными мыслями, одному ему доверяли свои нужды.

И вот теперь солдаты сближались с прапорщиком еще больше. Вместе с ним они готовы были решить судьбу Рощина. Прапорщик дурного совета не даст, его надо слушать.

— Прежде чем исполнить замысел о справедливой каре, — говорил Игнатьев, — нам следует уяснить, каким образом лучше всего осуществить эту кару. Вы хотите, например, застрелить Рощина во время боя и выдать дело так, будто он сражен вражеской пулей. Заметим сразу, что немецкие пули до наших артиллерийских позиций не долетают.

— А до наблюдательного пункта? — спросил Татищев.

— Там он не бывает. Но не в этом суть, — Игнатьев по очереди глянул каждому в глаза и продолжал: — Суть вот в чем: имеет ли смысл охотиться нам за этой мелкой тварью, а крупных зубров оставить невредимыми?

— Это об ком вы, ваше благородие? — спросил Коровин, подняв густые светлые брови...

Разговор прервали внезапные беспорядочные выстрелы из винтовок. Точно подброшенные пружинами, все шестеро вскочили на ноги.

— Тра-та-та-та! — слышалось совсем близко.—Тра-та-та-та! Тра-та-та! — перекликались пулеметы вдали. — Трра-а, трррра-а! — раздавались залпы.

Беспорядочная винтовочная стрельба могла возникнуть на артиллерийских позициях только в случае внезапного прорыва противником линии фронта, нападения с тыла, с фланга: Игнатьев, бежавший с солдатами к батарее, вдруг услышал голоса:

— Аэроплан! Аэроплан!

— Где, где аэроплан? — спрашивали растерявшиеся гвардейцы. Подпоручик Дмитриев, выскочивший из землянки без гимнастерки, показывал рукой на небо правее вершины одинокой оголенной сосны. Под голубым куполом неба медленно плыл полупрозрачный, едва видимый аппарат. Его тонкий корпус то и дело красиво вспыхивал, отражая серебристым боком веселые брызги солнца. Аэроплан парил медленно, пошатывался из стороны в сторону и моментами, казалось, замирал в поднебесье.

То был первый аэроплан, который увидели над батареей.

По сравнению с русским четырехмоторным гигантом «Ильей Муромцем» этот небесный «гость» вызвал чувство разочарования. Людям, хотевшим видеть «живой» аэроплан, не понравился крохотный аппарат. Судя по контурам, аэроплан был похож на один из опубликованных в журнале снимков моноплана с очень мирным названием «таубе» — голубь. Но как ни была ничтожна в воздушном океане «голубка», она не вызывала сочувствия. И не столько стремление обезвредить ее, сколько желание видеть и пощупать руками хотя бы косточки этой диковинки, подогревало страсти стреляющих. Гвардейцы изощрялись в насмешках по адресу «мазил», бьющих мимо цели. Почувствовав опасность, самолет забрался ярусом повыше, несколько раз, дымя, избороздил небо вдоль и поперек, затем развернулся, застрекотал на вираже и неспеша уплыл восвояси. Обидно было упускать его. Свинцовый град хлестал по небу. Под конец «жару поддала» и артиллерия. Подняв предельно высоко жерла, орудия на авось загромыхали по небесам.