Время любить - [28]

Он не всегда имел возможность ответить, хотя и старался это делать. В конце концов, читательские отклики — это было, пожалуй, единственное, что всегда его поддерживало, вселяло уверенность в себе, он всегда ценил их и считался с мнением читателей.

— Я и не ждала от вас ответа, — улыбнулась Зина. — Я прочла очень много разных книг, а вот написать захотелось только вам. Большое вам спасибо за ваши романы… Мои подружки умрут от зависти, когда я покажу им ваш автограф!..

Маляров добродушно проговорил:

— Фолкнер получал письма со всех концов света и никогда никому не отвечал. Когда он умер, в его доме нашли большую комнату, всю забитую нераспечатанными письмами… И знаете, почему он их не читал? — Виктор Викторович обвел присутствующих хитрыми глазами. — В детстве он работал почтальоном и с тех пор возненавидел письма!

— Вы тоже подражаете Фолкнеру? — усмехнулся Луков.

— Я никому не подражаю, — ответил Вадим Федорович. — И не терплю эпигонов.

— Вадим Федорович, в пединституте моя курсовая была посвящена вашему творчеству, — сказала девушка.

— Зина учится в аспирантуре, — вставил Николай Евгеньевич.

— В моей будущей диссертации я целый раздел отвела вам, — продолжала Зина. — Но, к сожалению, я почти не нашла в библиографии материалов о вас.

— Сколько книг написали, а о вас почему-то критики не пишут, — проговорил Луков. — Как вы думаете, почему?

Казакову следовало бы промолчать: он-то отлично знал, почему о нем не пишут.

Когда Вадим Федорович все это напрямик выложил критику, тот, багровея, долго молчал, а потом взорвался:

— Не я один про них пишу! В любой газете, журнале можно встретить их имена. А почему? Потому что эти писатели сейчас самые видные в стране…

— Именно сейчас… — усмехнулся Казаков. — И вы искренне верите, что эти писатели и завтра, — он подчеркнул это слово, — будут видными и знаменитыми?

— Я уже говорил: Луков и подобные ему хвалят лишь тех, у кого власть и сила, — вставил Маляров. — Будь ты, Вадим, начальником, он и тебя бы хвалил.

— Придворный критик! — сказал Вадим Федорович. — А не боитесь, что потом вам за все, что вы написали, станет очень стыдно?

— Кто теперь читает критические статьи? — рассмеялся Виктор Викторович. — И потом, наши славословы-критики — закаленный народ! Сегодня хвалят, а завтра могут и отречься от своих кумиров… Если они зашатаются!

— Я напишу о вас, — с натугой улыбнулся Луков. У него даже пот выступил на лбу. — Обязательно напишу…

— Лучше не надо, — сказал Вадим Федорович. — Я вам, как критику, не верю.

Луков, кипя от злости, ушел с Зиной. Даже круглая спина его выражала возмущение.

— Кажется, ты нажил, Вадик, заклятого врага, — заметил Виктор Викторович. — Перед девчонкой выставил его дураком и приспособленцем.

— Да ну его к черту! — беспечно отмахнулся Казаков. — Никакой он не критик. Перепевает других, а своих мыслей нет.

С пристани донесся длинный басистый гудок, где-то в горах глухо громыхнуло, будто в пропасть скатился гигантский камень. Может, к ночи грозу натянет.

— Видел, как Лукова перекосило, когда ты книжку его цыпочке подписывал? — балагурил Виктор Викторович. — Взял бы, старичок, да и отбил ее у него? Как она на тебя смотрела! Мне даже завидно стало!

— Тебе, «гениальному» писателю? — не удержался и съехидничал Казаков. — На тебя это не похоже, Витя.

— Я ведь пишу фантастику, — добродушно заметил Маляров.

— Встретил я тут, Витя, одну девушку… — вдруг потянуло на откровенность Казакова. — Мелькнула, как то самое чудное мгновенье, и исчезла. До сих пор помню запах ее духов…

— А ты, старичок, романтик! — удивленно покосился на него Маляров.

— И чего она мне так запала в душу? — продолжал Вадим Федорович. — И видел-то ее минут пять, а вот забыть не могу.

— Так монахом и проходил тут в Ялте один?

— Что-то трудно я стал сходиться с женщинами, — вздохнул Казаков.

— Это мне трудно… — хихикнул Маляров, — Толстый, неповоротливый, нос расплющенный, а ты еще хоть куда! Я бы на твоем месте знаешь как развернулся! Этого вонючего Лукова заткнул бы за пояс!

— У меня роман, Витя, с романом… — не мог остановиться Вадим Федорович, удивляясь самому себе: ведь он не любил говорить о своей работе. — Как увидел ту девушку на пляже, так и забуксовал на одном месте. Веришь, за неделю — ни строчки! Потому и удираю отсюда.

— А я не люблю работать, — признался Маляров. — Дома жена заставляет, а здесь купаюсь, пью пиво, играю в бильярд, поухаживал бы за девушками, да они, стервы, нос от меня воротят!

— У тебя жена хорошая, — с ноткой грусти произнес Вадим Федорович.

— Если бы не она, я бы весь день сидел и смотрел телевизор, — рассмеялся Виктор Викторович. — Жена не дает мне лодырничать. А здесь я отдыхаю, пишущую машинку даже из чехла не достал.

— Я каждый день работаю, даже тогда, когда и страницы не напишу, — сказал Казаков. — Вставлю чистый лист в машинку, гляжу на него и вижу огромный кукиш. Или высунутый изо рта красный язык. У тебя такого не бывает?

— На такой жаре мне мерещится кружка холодного пива, — улыбнулся Маляров. — Для чего стараться-то, Вадим? — вдруг посерьезнел он. — Сколько у нас сейчас случайных писателей развелось? Союз наш добрый, принимает всех без разбора.