Время любить - [27]

И снова раздирают сомнения, снова перечитываешь, что-то правишь, что-то выкидываешь, что-то вписываешь. Очень редко писатель и критик ладят в тебе… А есть еще и свой внутренний редактор! Этот, пожалуй, похуже критика! Он все написанное ставит под сомнение… К счастью, редактор не так уж часто возникает, терпеливо ждет своего часа, он потом свое возьмет…

Услышав голоса, Казаков встал из-за стола и вышел на балкон: внизу по тропинке, огибавшей Дом творчества, прогуливались Леонид Ефимович Славин и критик Луков. Славин был ниже Николая Евгеньевича, лицо у него полное, круглое, маленькие глаза острые, умные. Походка медлительная, да и весь он медлительный, даже когда говорит, делает большие паузы, будто знает цену каждому слову. А Луков, наоборот, семенил рядом, вертел круглой массивной головой, почтительно заглядывал Леониду Ефимовичу в лицо. Он чем-то напомнил лакея из старинной пьесы, ему бы в руки поднос с полотенцем, а лицо его и так выражает: «Чего изволите-с?»

В последний вечер в Ялте Казаков опять столкнулся с Луковым. Критик демонстративно отвернулся от него, что Казакова только насмешило: ну чего из-за пустяков дуется? Все и всех знающий Маляров рассказал про Николая Евгеньевича — тот преподавал современную литературу в сельхозтехникуме на периферии, потом перешел в пединститут, там защитил кандидатскую диссертацию о раннем Горьком, благодаря завязавшимся связям перебрался в Москву, где несколько лет работал в университете, с третьей попытки защитил докторскую о позднем Горьком. ВАК еще два года не утверждал, но и тут пронырливый Луков при помощи приятелей все-таки пробил свою диссертацию. Он в это время уже работал редактором в каком-то специализированном издательстве, где напропалую печатал филологические труды своих покровителей.

— Липовый доктор, — заключил свой рассказ Маляров. — Таких сейчас много расплодилось! Защищают докторские на Пушкине, Лермонтове, Достоевском, Шолохове и двух-трех других советских именитых писателях… Каждый состоит при каком-либо журнале и заправляет там критикой: хвалит, кого прикажут, ругает, кого велят… В журналах ведь тоже свои группы и группки. Тронь кого-либо из своих — тут же на тебя набросятся, как псы цепные: «Бьют наших!» — Повернув к Вадиму Федоровичу круглое лицо со светло-голубыми глазами, Виктор Викторович посмотрел на земляка: — Луков — опасный и мстительный тип! Он в библиотеке спрашивал твой последний роман. Правда, не нашел.

— Мне повезло, — усмехнулся Казаков.

— В библиотеке кто-то из писателей тоже интересовался тобой, вернее, твоими книгами, — вспомнил Виктор Викторович. — Там и Славин был. Ну зашел разговор о тебе, он и говорит: «Такого писателя не знаю».

— Думаю, он хорошо позаботился о том, чтобы и другие меня не знали… — сказал Вадим Федорович.

— Славин все может, — заметил Маляров. — Умный мужик! С ним ссориться нельзя: съест с потрохами!

— Не боюсь я его.

Они сидели после ужина в парке Дома творчества. К вечеру здесь становилось оживленно: прогуливались пожилые парочки, на спортивной площадке играли в настольный теннис, бросали резиновые круги на наклонную доску с зубьями. На другой скамейке сидел известный литературовед и негромким хрипловатым голосом рассказывал обступившим скамью молодым людям что-то смешное. То и дело слышались громкие взрывы смеха.

— Участник взятия Зимнего дворца в семнадцатом, — кивнул на маленького, плешивого, розовощекого старичка Маляров. — Восемьдесят пять лет, а еще не утратил чувство юмора! Послушаешь его, так это он совершил революцию.

— Действительно брал Зимний?

— Врет, — отмахнулся Маляров. — Маразматические байки травит… Не удивлюсь, если однажды заявит, что он папа римский.

И тут они увидели Лукова с той самой худощавой девушкой, с которой тот сражался в настольный теннис. Невысокий, грузноватый критик изрядно вспотел, белая тенниска под мышками пошла мокрыми кругами, блестел круглый лоб, посверкивали капельки на лысине. В кармашке его тенниски розовел цветок. Увидев их, девушка замедлила шаги, что-то тихо произнесла. Луков недовольно ответил, тогда девушка резко повернулась и зашагала прочь. Критик тут же трусцой припустил за ней. С минуту они стояли у фонтана с золотыми рыбками и, по-видимому, препирались, а затем прямиком направились к Казакову и Малярову. Девушка на ходу вынула из полиэтиленового пакета толстую книгу в коричневом переплете.

— Вадим Федорович, познакомьтесь с поклонницей вашего таланта… — любезно проговорил Луков. Чувствовалось, как ему трудно было выдавить это из себя. И смотрел он чуть в сторону.

Девушка, явно смущаясь, протянула Казакову книгу. Это был его роман, написанный несколько лет назад. Под своим портретом он коротко написал размашистым почерком несколько слов, предварительно попросив девушку повторить имя и фамилию. Ее звали Зинаида Иванова. Во время этой процедуры Николай Луков со скучающим видом смотрел на играющих в настольный теннис.

— Я еще студенткой вам написала, Вадим Федорович, когда прочла ваш роман, — произнесла она. — Это было мое первое в жизни письмо писателю.

— Я вам ответил? — спросил Казаков.