Время колоть лед - [92]

ХАМАТОВА: Но ты не засела дома с детьми.

ГОРДЕЕВА: Нет. Детей, как минимум, надо кормить.

ХАМАТОВА: Отставим пока вопрос зарабатывания денег. Ты, Катя Гордеева, сможешь без своей профессии жить только в семье?

ГОРДЕЕВА: Нет. Нет, конечно. Я из себя ничего не буду представлять. Для себя в первую очередь. А если я для себя ничего не буду представлять, то я не буду ничего представлять для своих детей. Хотя, например, сейчас мне очень трудно объяснить детям, кем я работаю. Мои дети считают, что я работаю врачом.

ХАМАТОВА: То есть для тебя такого вопроса, в сущности, нет: дети или призвание? Почему тогда ты считаешь, что он должен для меня существовать, если вопрос – ненормальный? Если б у меня не было детей и не было бы любви, то не было бы жизненного опыта и возможности реализовать его в профессии. Если бы у меня не было опыта материнства, я была бы уже не я. И я не верю разговорам о том, что можно отсутствие этого опыта, этой любви сублимировать в профессию. В том понимании профессии, как вижу ее я. Мы же всё-таки в нашем русском театре, хочется мне этого или не хочется, живем по системе Станиславского. А школа Станиславского учит сочувствовать герою. Это как минимум. А если у тебя не было этого жизненного опыта, как ты будешь сочувствовать: исходя из чего? Как ты будешь всё это додумывать, если у тебя нет шрамов, из которых потом складывается личность?

Если я бросаю профессию и занимаюсь только детьми, то я заведомо ставлю себя в положение, когда должна буду (позволю себе) предъявить им претензию: я не состоялась из-за вас. Как бы я себя ни сдерживала, эта бомба заложена в таком типе отношений. Жертва ради детей – это фатальный вариант. Для меня, по крайней мере.

Кроме того, жизнь без профессии, без призвания мне абсолютно не интересна. Но и только в профессии я не хочу и не смогу жить. Это же тоже – скука смертная. Я хочу настоящей любви дома. Хочу окунаться в нее с головой, забывая про всё на свете, жертвовать профессией ради нескольких дней или недель с детьми. И я не считаю, что я таким образом “отвлекаюсь” от работы или перестаю быть артисткой. Нет. Это – равновеликие и равнозначимые части меня, моей личности. Ну, согласись со мной.

ГОРДЕЕВА: Не могу. Иногда мне кажется, что, зажатая в рамки “между школой одних и садиком других”, я вынуждена торопиться. И второпях что-то делаю с меньшей отдачей, менее сосредоточенно, чем могла бы. Отдавая профессии не всю себя, а только ту часть, что осталась от семьи и волонтерских обязанностей.

ХАМАТОВА: Это просто свойство твоего темперамента, Катя. Ты перфекционистка, хочешь во всём добиться идеала. У меня совсем другой склад характера. Бывает и так, что время есть, а я всё равно делаю что-то тяп-ляп. К тому же случаются иногда такие профессиональные ситуации, которые не поддаются пониманию, не раскрываются, что ты ни делай. Либо для этого нужны другое время и другие условия, либо это просто не твое. И дети здесь ни при чем.

Но я придумала себе рецепт существования. Видишь ли, моя жизнь, то, как растут в ней дети, как случаются или не случаются роли, – это всё одна-единственная моя жизнь, ни одно мгновенье которой больше никогда не повторится, но каждое – очень важно. И мое счастье в профессии так же важно, как и счастье, обнявшись, лежать с девочками на диване и читать. Всё зависит от угла зрения. Ты считаешь, что семьи, где мама рядом с детьми каждую минуту, непременно счастливы?

ГОРДЕЕВА: По крайней мере, в таких семьях у мам нет бесконечного чувства вины перед детьми за свое отсутствие.

ХАМАТОВА: Да нет же, вину чувствуешь не перед детьми, перед собой! И ты права: такая мама может с уверенностью сказать: “Я посвящаю себя исключительно детям”. Но это самоуговоры, они перестают работать быстро, очень быстро.

Знаешь, когда мне было десять лет, родился мой брат Шамиль. Тогда в стране началось разоружение, кучу оборонных заводов закрыли, мою маму сократили: она работала в лаборатории, которая делала электронные планшеты для подводных лодок. В общем, маму сократили, она родила Шамиля и осталась дома. И никогда уже не вышла на работу. Но веришь, Катя, в моих воспоминаниях об этом времени мамы не стало больше. Нет. Мама была рядом со мной с утра до вечера, но я этого не запомнила.

Зато запомнила, как скучала в детстве, когда она не приезжала ко мне в пионерский лагерь, как хотела, чтобы мама всегда была рядом со мной, как мне было одиноко после школы, пока она не приходила с работы. А когда всё, о чем мечтала, получила, мир не перевернулся. Я не радовалась каждой проведенной с мамой секунде.

Но вот недавно я нашла Аринино сочинение, написанное в третьем классе. Там есть строчка: “Моя мама много работает, никогда не бывает дома”. Мне было тяжело это читать. Но я нисколько не сомневаюсь: то, о чем она пишет, – не ее переживания, а мысли, которые ей транслируют окружающие ее взрослые. Мои отношения с Ариной не прерываются из-за разделяющих нас расстояний. Мы по-настоящему любим друг друга. И это неправда, что я никогда не бываю дома. Просто я уверена, что два часа счастливого и насыщенного общения, когда хорошо и маме, и детям, – это лучше и круче, чем проведенные бок о бок двадцать два дня, из которых, кроме усталости, ничего не запоминается. Мне кажется, с каждым годом мои дочки тоже это всё лучше понимают.