Время колоть лед - [70]

Следующим утром я впервые присутствовала при пересадке костного мозга. Это выглядит до обыденности просто: в стеклянном боксе сидит Ася, которая, как обычно, мрачно рисует (она уважает черный и, в крайнем случае, коричневый фломастеры), к Асе подключен катетер, трубочка от которого выходит через окошко размером с альбомный лист наружу, в коридор перед боксом. В этом коридоре – “система”, сложно устроенный набор капельниц с дозаторами на железной палке. В один из больших шприцев-дозаторов доктор набрал трансплантат (костный мозг для трансплантации выглядит как обыкновенная красная кровь) и буквально за пять минут все это по трубочкам перелилось в Асю. И мы стали ждать.

Через пару недель Аська стала рисовать цветными фломастерами. Потом окончательно пошла на поправку. Мы встречались на бегу в 2007-м и в 2008-м, когда Ася приезжала в РДКБ на проверку. Марьям была счастлива: дочка здорова. Мы обнялись. Больше я ни Асю, ни Марьям не видела. КАТЕРИНА ГОРДЕЕВА

ГОРДЕЕВА: Через десять лет я иду по останкинскому коридору, у меня всякие воспоминания о моем телевизионном прошлом, я витаю в облаках. И я знаю, что сейчас увижу тебя, Дину, врачей. Но я вижу Марьям. У меня темнеет в глазах. А Марьям улыбается и показывает на здоровенную черноволосую девицу-подростка: “Это Ася. Катя, вы узнаете?” И я не успела ничего с собой сделать. Я заревела. Тут подошли другие мамы. Обступили. Заобнимали. Зацеловали. И я даже перестала следить за собой. Рыдала с соплями и всхрюкиваниями.

ХАМАТОВА: Но что ты почувствовала? Вот кроме неожиданности и умиления.

ГОРДЕЕВА: Очень трудно сформулировать. Что мечты – сбываются. И еще что всё – не зря. И еще…

ХАМАТОВА: И еще, что мы имеем пусть небольшое, но всё же – отношение к этим большим, красивым и здоровым детям, да?

ГОРДЕЕВА: Да, наверное. Но я была в полубессознательном состоянии во время всей записи программы.

ХАМАТОВА: Это к лучшему, Катя. Потому что это почти невозможно было спокойно пережить – противоречие между формальностью, с которой записывали передачу, и тем, ради чего она была затеяна. Душная студия, какой-то ответственный тип, беспрерывно понукающий наших врачей, мам и детей: “Это телевидение, делайте быстрее, садитесь вот сюда, а сюда – не садитесь, у вас некрасивая кофта”, какая-то суперпрофессиональная девочка, которая стала привычно науськивать массовку. А это не массовка! Это же наши дети! Меня это страшно оскорбило, как так с нашими детьми можно-то?! И вообще – как так можно с людьми?

Для меня всё самое главное произошло, когда кончилась эта бесконечная тяжелая запись, мы вышли из Телецентра и всей гурьбой перешли через дорогу в ресторан. Мы стали танцевать, выпивать, болтать. И тут со мной что-то случилось – какой-то тумблер перещелкнулся, и мне захотелось прыгать, орать во весь голос: “Посмотрите все! Это же дети, это наши дети!”

Понимаешь, я не могла себе представить, как они вырастут, как мы встретимся. Я со многими была на связи, мы встречались на гастролях, обменивались эсэмэсками, друг про друга что-то рассказывали. Но как-то отрывочно, не сливаясь воедино. И вдруг… Сколько их там было? Человек тридцать? Сорок? Там были дети, которых я не узнала и не могла узнать. Были дети, которых я должна была узнать, но не узнала. Но в большинстве это были те, за которыми я слежу, я в курсе того, что с ними происходит. Я же готовилась к концерту, у меня в голове всё это целый год варилось, я предвкушала эту встречу, а оказалась не готова к тому, что вот ты протягиваешь бокал, чокаешься и видишь напротив себя человека, который был совсем другим при первой вашей встрече. Был – беспомощный, между жизнью и смертью, а теперь – молодой, красивый, полный планов.

Когда они начали танцевать, я оторопела: какая-то необыкновенная энергетика у них была. Я стояла с глупейшей улыбкой на лице и бокалом в руке, смотрела на них, и у меня по щекам текли слезы. И знаешь что? Я страшно гордилась. Не собой, не нами, не фондом, а ими: высокие, красивые – нет, не так – высоченные, красивенные, в костюмах, джинсах, мини-юбках, с декольте, серьгами в ушах и пупках, накрашенные, на каблуках, с высшим образованием, с веснушками на носу, свободно болтающие по-английски, с серыми, карими, голубыми полными жизни глазами, влюбившиеся, вышедшие замуж, родившие своих детей, вот эти вот люди – это же “наши дети”.

А еще я видела, что творится с врачами, с волонтерами. Наверное, это называется счастье? Ведь всё, во что мы вкладывались, верили, – всё это сработало! И где-то в воздухе, мне казалось, можно прочитать историю о том, как связана жизнь каждого человека, который пришел на десятилетие фонда, с жизнью другого. Сколько все друг для друга сделали! Любили, молились, спасали, собирали деньги, покупали и везли на себе, иногда с риском, лекарства, о которых только что узнали, искали доноров и тащили на своем горбу огромный холодильник с костным мозгом, ремонтировали отделение, улыбались и просили деньги на аукционах, читали стихи, пели песни под гитару, привозили и приводили в больницу ежика, Сергея Безрукова, мопед, “Камеди Клаб”, ходячую обезьяну, в конце концов – целую сборную России во главе с самим Гусом Хиддинком, только бы один мальчик начал есть, а другая девочка улыбнулась, а еще кто-то третий просто почувствовал, что у него нет права сдаться, потому что слишком уж многие держат за него кулаки.