Время колоть лед - [69]

Когда мы увидели, какое оборудование есть в медицинском центре, поддерживаемом фондом Штефана Морша, в этом крошечном Биркенфельде, врачи, Лёша и Миша Масчаны, еле сдерживали слезы: тогда казалось, что у нас такого не будет никогда, это космос.

Потом нас привели в столовую, раскрашенную в желтый и оранжевый, где за столиками сидели дети, получившие донорский костный мозг и победившие болезнь. Они ели яблочный штрудель и пили компот. В столовую потихоньку стали приходить очень разные взрослые – доноры костного мозга. По правилам, доноры и реципиенты не имеют права ничего знать друг о друге. Это связано с тем, что донор не должен испытывать чувство вины, если что-то пойдет не так. Детям, на всякий случай, заранее о запланированной встрече ничего не сказали: они ели пирог и не очень понимали, почему мамы и бабушки, приехавшие с ними, то плачут, то вытирают столовскими салфетками слезы и пудрят носы.

Врачи то и дело выходили на крыльцо покурить. И было видно, что они нервничают.

Тогда, в 2006-м, российский Минздрав расценивал поиск неродственного донора костного мозга как прихоть врачей, пациентов и их родственников. Деньги на поиск, около 18 тысяч евро, надо было собирать по спонсорам. Образцы крови больных раком детей приходилось вывозить, хитроумно спрятав, например, во внутреннем кармане пиджака. Так в свое время сделал дядя Наташи, голубоглазой пятиклассницы со смешно торчащими косичками пепельного цвета. Наташина донор приехала первой. У дородной, по-бюргерски свежей и румяной женщины под пятьдесят были голубые глаза и пепельные волосы. На встречу она приехала с мужем, и именно он безошибочно узнал в Наташе реципиента своей жены. Они обнялись. Волонтеры с планом-схемой столовой, указывающим, где чей пациент, чувствовали себя ненужными: реципиенты и доноры без труда узнавали друг друга, бросались навстречу, обнимались и плакали. Единственными людьми, которые не участвовали во всеобщем братании в биркенфельдской столовой, были пятилетний Вадим и его мама. Их донор опаздывал. И мама беспомощно бормотала под нос: “Вот так всегда с мужчинами. На них нельзя положиться”. Папа бросил маму и Вадима, едва узнав о болезни ребенка. Три мучительных года лечения, рецидива, пересадки и снова лечения Вадик с мамой прошли вдвоем. Теперь они ждали третьего: донора, чей костный мозг спас Вадиму жизнь. И он опаздывал. Когда дверь столовой открыл молодой парень, счастливый шум и гул голосов на мгновенье стихли. “Папа!” – вдруг закричал Вадик и понесся к донору. Мальчик и мужчина были похожи, как две капли воды. И дрогнул последний “сухой” бастион встречи: врачи. Профессора и кандидаты наук, завотделениями и ординаторы ревели, наплевав на субординацию и стеснение. А профессор Масчан шепнул мне: “Я и представить себе не мог, что эти клетки – не просто клетки костного мозга”.

Вечером того дня состоялся праздничный концерт в биркенфельдском передвижном Доме культуры – так местные называли большой ангар, растянутый на парковке торгового центра. На сцене играл духовой оркестр, пели и плясали фольклорные коллективы, наряженные в народные костюмы. Туда же, под крышу ангара, въехал мобильный пункт сбора образцов донорского костного мозга: небольшой автобус, раскрашенный в цвета скорой помощи. Все желающие входили в автобус, сдавали кровь и становились потенциальными донорами. Пока шел концерт, кровь сдал местный бургомистр, а потом – случайно зарулившие на концерт молодожены. И мы опять переглядывались и понимали: у нас такого никогда не будет.

Утром, перед отъездом, мы с врачами и оператором Мишей снова приехали в банк Штефана Морша – взять трансплантат для Аси Мухтаровой, двухлетней девочки из Астрахани. Костный мозг был упакован в пакет, а пакет помещен в большую железную кастрюлю с ручками. Два доктора Масчана ухватили кастрюлю с двух сторон, и мы поехали в аэропорт.

Эта поездка обернулась настоящей эпопеей: вначале мы попали в пробку, потом рейс задержали из-за нелетной погоды, мы сумели перерегистрироваться на другой рейс, но и тот отменили. Для большой железной кастрюли, в которой лежал костный мозг для Аси, было зарезервировано отдельное место. Из-за снегопада нас пересаживали с одного рейса на другой, нам уже казалось, что всё пропало. Врачи на ходу объясняли, что на Западе такой проблемы нет: люди, которые везут костный мозг, летают бизнес-классом и имеют приоритет – авиакомпании обязаны доставить и их, и их груз в срок. Нам же приходилось постоянно кого-то уговаривать, упрашивать, объяснять важность нашего груза. В конце концов мы оказались на борту самолета. Но теперь нелетная погода была в Москве. Пилоты не должны были сажать самолет, но посадили. А потом на стареньком автомобиле Миши Масчана мы неслись через весь город в больницу, чтобы успеть переложить пакет с костным мозгом в специальный холодильник: назавтра у Аси Мухтаровой была назначена трансплантация. И всё то время, пока мы мчались, умоляли, кричали, нервничали, требовали, боялись и опять мчались, у меня перед глазами стояла Ася: черноволосая, суровая, молчаливая; ее папа Ринат, синеглазый и улыбчивый астраханский журналист, продавший всё до последней нитки ради дочкиного шанса на спасение. Так Ася оказалась в Москве. А с ней – мама Марьям, в прошлой жизни учившаяся на врача-хирурга, но вынужденная оставить и учебу, и маленького сына, брата Аси, чтобы быть с дочерью.