Время колоть лед - [144]
ГОРДЕЕВА: Вы стали врагами с Собчак?
ХАМАТОВА: То, что произошло на “Дожде”, – это огромная подлость: мне присвоили слова и смыслы, которые мне не принадлежат. Исход моего интервью был предрешен еще до того, как я его дала: ответ, который подразумевал заданный Ксюшей вопрос, автоматически становился бы броским заголовком. “Хаматова выбирает революцию”. Или “Хаматова выбирает Северную Корею”. И тот и другой заголовок хорошо продается. Мне пришлось выбирать из двух страшных вещей. Выбор, который в принципе невозможно сделать: кровь и смерть или жизнь в тюрьме.
Понимаешь, я шла на это интервью с открытым забралом, мне казалось важным говорить откровенно, мне казалось, что и Ксюша, и телеканал “Дождь” хотят получить какую-то объективную картину мира, а всё свелось к броскому заголовку. Я считаю, что меня использовали самым подлым образом. Это стало для меня большим уроком.
Потом я еще давала интервью ее журналу, была фотосессия, гонорар за которую, довольно большой, был переведен в наш фонд. Мы с Ксюшей здороваемся, у нас нормальные отношения. Ну как нормальные: у меня с ней такие же отношения, как с любым чужим человеком, как, например, с Владимиром Путиным. Но я понимаю, что она относится к той категории людей, которые ради своих целей могут обманывать, использовать, провоцировать, совершенно не вдаваясь в детали того, что человек чувствует, как на нем это отразится и какие могут быть последствия. Знаешь, такое “вижу цель – не вижу препятствий”.
Я всегда буду держать в голове тот факт, что доверять этому человеку нельзя.
Глава 28. Новая жизнь
У Данхилла бархатный голос. Лает он редко, но если лает, то его приятно слушать. Данхилл, если так можно выразиться, русый. Но шерсть его длинная и лохматая, всё время цепляет то репейник, то колючку. Сам Данхилл любит поваляться и в песке у калитки, и в застоялой луже на просеке. От этого русая шерсть его отливает и рыжим, и серым, скатываясь в колтуны и обвисая сосульками. Но Данхилл безмятежен. И чрезвычайно влюбчив. Своему объекту Данхилл без сомнений ставит лапы на плечи, вытягиваясь во весь свой исполинский рост. И дарит слюнявый поцелуй, невзирая на протесты.
Тем летом в деревне, где стоит дом родителей Чулпан, пес Данхилл влюбился в меня. По утрам он встречал меня на крыльце, смотрел прямо в глаза своими – медовыми, нежными. Потягивался, ставил лапы на плечи и облизывал лицо от подбородка до макушки в одно движение.
Днем, когда мы помогали маме Чулпан Марине пропалывать аккуратные, бог знает чем усаженные грядки, Данхилл садился рядом и, раз в пять минут томно поскуливая, наваливался на меня всем своим ростом и весом.
Днем мы ходили купаться на пруд. Данхилл бежал впереди, пытаясь поймать раскрытой пастью то бабочек, то стрекоз, которые оказывались, как правило, проворнее Данхилла. За псом шли мы с Чулпан, за нами – дети: шестилетняя Арина и пятилетняя Ася. Деревня, где живуи родители Чулпан, недалеко от Казани. Лето здесь жаркое, медленное, тягучее. Мошкара замирает, ленясь перелетать с места на место, ждет ветра. А ветра – нет.
В пруду – ледяная вода. Данхилл с разбегу ухает в нее первым, взбивая зеленоватые брызги, пыхтя и отфыркиваясь. Он ныряет, гоняет видимую только ему одному рыбу, переворачивается в воде. И, наконец, выскакивает на берег, бесцеремонно обхватив меня лапами: “Ну пойдем же скорее, поиграем”, – так влюбленный обычно тащит в воду свою избранницу, чтобы вдоволь нацеловаться в водяной невесомости. Я отбиваюсь, хотя на стороне Данхилла преимущество в весе и напор. Все хохочут.
Степное солнце, перевалив через зенит, живописно разваливается на линии горизонта. В мягком предзакатном свете над полями встает пыльное марево проселочной дороги, по которой только что промчались веселые деревенские пацаны на мотороллере. Данхилл, вдруг встрепенувшись, со всей мочи устремляется за ними. Я не успеваю понять, что происходит, как с неистовым криком “Дааааанхилл!” за псом устремляется Чулпан. Заплакав одновременно, как по команде, пяти-шестилетние Ася и Арина пытаются догнать Чулпан, бегущую за Данхиллом. Они вопят: “Мама!!! Мамочка!!!”
В рыжей пыли ничего толком не видно и я не понимаю ни что происходит, ни куда и за кем из них бежать. Дети, потеряв из виду мать, останавливаются и ревут еще громче. Чулпан, кажется, догоняет мотороллер, но пацаны веселятся, сворачивают и снова разгоняются. Данхилл пытается срезать, бежит прямо на мотороллер. Чулпан спотыкается, падает, не успевает поймать Данхилла и снова бежит, истошно крича: “Пожалуйста, остановитесь, умоляю вас, остановитесь! Данхилл, ко мне!” Я делаю единственное, что могу и что приходит мне в голову: поворачиваю к себе девочек. Закрываю им глаза. И уверенно произношу: “Все будет хорошо, мама их догонит, мама его спасет”. Тут, кажется, до меня начинает доходить смысл происходящего. И я зажмуриваюсь.
Наступает тишина.
Слышно, как жужжит муха.
К жужжанию добавляются всхлипывания и чавканье. Мы с девочками открываем глаза – в оседающих клубах пыли на дороге сидит грязная, рыдающая Чулпан в обнимку с Данхиллом. Она целует его во все колтуны и сосульки, он облизывает ее лицо. Мы наваливаемся на них все втроем. И уже вместе плачем, обнимаемся, облизываемся. А потом – вместе моемся под садовым шлангом. Теперь, когда мне говорят слово “бесстрашие”, я вспоминаю Чулпан, несущуюся наперерез мотороллеру.
