Время героев - [116]

Её привезли через два дня и похоронили в закрытом гробу. Сергей просил, чтобы ему разрешили в последний раз увидеть дорогого человека, но окружающие воспротивились ради его же пользы.

— Не горячись, Новицкий, — сказал ему сурово Мадатов. — Помни лучше, какая она была...

Прямо с кладбища Мадатовы забрали Сергея в свой дом. Софья Александровна сама пригласила желающих помянуть усопшую по христианскому обычаю, а уж по мусульманскому её, мол, проводят в родном ауле. Если только у родных достанет ещё сил и слёз после похорон отца несчастной и брата.

Зейнаб, как и собиралась, приехала в дом родителей с подарками от мужа, как и предписывалось адатами[85]. Провела в ауле недели три, а потом заторопилась обратно. Провожать её поехали отец с братом, ещё двое-трое друзей Шавката.

Абдул-бек поджидал их у конца верхней тропы. Очевидно, он давно караулил отъезд Зейнаб, не решаясь напасть на её дом в селении и оскорбить тем самым своего кунака Джабраила. Увидев мрачного, чёрного, грозного, как Азраил, всадника, да ещё на белой огромной лошади, юноши остолбенели. Никто из них и не мог помыслить вступить в схватку со знаменитым беладом. Отец же Зейнаб крикнул: «С дороги!» — и схватился за пистолет. Но разбойник оказался проворнее: стукнула его «крымчанка», и старик вылетел из седла. Шавкат кинулся на убийцу, но Абдул-бек вторым, а может быть, четвёртым ударом развалил храброго парня от плеча до самого пояса. Служанки визжали в смертельном страхе, друзья Шавката застыли, как каменные. Зейнаб же прыгнула с арбы на коня, оставленного мёртвым отцом, и пустилась наверх. Абдул-бек мчался следом и скоро настиг свою жертву. Неизвестно, что собирался он сделать: убить её или только схватить. Но только он поравнялся с женщиной, та отмахнулась ножом, который всегда носила на поясе. Да так ловко, что из раны на лбу разбойника хлынула кровь, заливая ему глаза. И тогда бек разрядил пистолет. Опять же никто не мог утверждать точно — куда он целил. Но пуля ударила лошадь в шею, та шатнулась в сторону и вместе с наездницей полетела вниз с обрыва высотой, наверно, саженей в тридцать...

Новицкий пробыл в доме Мадатовых около десяти дней. Почти всё это время он лежал на диване, свободно заложив руки за голову, бездумно разглядывая расписной потолок. Тяжёлые чёрные гроздья свисали там с плетей винограда, оранжевые плоды апельсина теснили друг друга, сами норовя сорваться в руки девушек, почти надвое перерезанных в талии плетёными ремешками. Ни одна из них не могла напомнить Зейнаб, и потому Сергей разглядывал их спокойно, не опасаясь потревожить ту ледяную пустоту, что теперь составляла всё его существо. Вышколенный слуга дважды в день приносил поднос с едой. Сергей выпивал полчаши холодной подслащённой жидкости, разламывал квадратик сухого печенья и большую часть клал обратно. Софья Александровна не заходила, но через день появлялась в дверях Патимат, оглядывала Новицкого и уходила. Приходили от Ермолова справиться о здоровье. Сергей молча кивал.

Мадатова после похорон Новицкий не видел. Тот уезжал по каким-то своим делам. Как военный правитель трёх закавказских провинций, князь не мог долго оставаться в Тифлисе. Приехал через неделю. Сергей понял это по суматохе, вдруг поднявшейся в доме. На следующий день Валериан заглянул к Новицкому. Вошёл, как привык, не постучав, широко распахнул двери, но, сделав первые шаги, остановился. Он был не то что испуган, но обескуражен переменой, случившейся в старом знакомом. Лицо его высохло, заострилось, кожа ушла вниз к шее, один тонкий нос торчал над подушками. Валериан хотел было присесть в ногах, но передумал. Всё, что он мог и должен был сказать, умещалось в две короткие фразы. А лишние слова нынче особенно были не к месту.

— Твой казак, Атарщиков, встретился с проводниками, теми, что вели тебя два года назад. Слышал, что собираются в горы.

Сергей лежал всё так же недвижно, разглядывал потолок и никак не показал, что слышит Мадатова. Валериан постоял ещё минуту, не дождался ответа, повернулся и вышел.

А через день Новицкий исчез...

Воздух из чёрного сделался пепельным, последние язычки пламени исчезли, и Новицкий понял, что и сегодня никто не придёт за его жизнью. Он с трудом поднялся, расправляя затёкшие ноги, поясницу и плечи, вышел на поляну, подвинул постель ближе к прогоревшему стволу сухой чинары и, завернувшись в бурку, улёгся. Оружие он аккуратно положил рядом, всё так же заботливо прикрыв полушубком.

Разбудил его ружейный выстрел, ударивший неподалёку. Через пять минут Новицкий сидел в седле. Лошадь, отдохнувшая за ночь и подкрепившая силы несколькими горстями овса, что Сергей бросил в торбу[86], легко вынесла его вверх по склону. У опушки Новицкий натянул поводья, остановился, прислушался.

Где-то в скалах Атарщиков и Мухетдин с братом сидели в засаде, ожидая, когда Абдул-бек проедет мимо, охотясь за Сергеем Новицким. По уговору, Сергей должен был держаться вполне беспечно, как и полагалось русскому, не знающему жизни в горах. Он выехал мстить убийце своей жены, и это было правильно, такого движения ожидали от него все, и прежде всего А6дул-бек. Но, решив действовать как мужчина, он не мог сразу научиться жить по-мужски. И тот же Абдул-бек понимал это лучше других. Лёгкой добычей был этот русский: смелый, потому что не побоялся в одиночку отправиться в горы, и глупый, потому что не знал, чего же надо бояться. Убить его было Абдул-беку не сложнее, чем волку зарезать отбившегося от стада козлёнка. Новицкий понимал это сам и рассчитывал лишь на то, что волк не догадается, почему добыча мемекает слишком уж громко, словно сама подсказывает хищнику, где же её найти.