Время героев - [104]

— Вот, Александрии, врачевателя я привёз. Хаким Ахмед. Сколько он раненых на ноги поставил, я тебе точно и не скажу.

Новицкий напрягся в ожидании непременных мучений и выдавил засохшими, непослушными губами:

— Зачем теребить меня? Дай отойти спокойно.

— Это куда ты собрался?! — громыхнул гневно Атарщиков. — Ты что говоришь такое?! И не с такими ранами люди жили. Если их врачевали, а не калечили, как этот пьяница твой.

И больше уже не слушал, что там пытался объяснить ему раненый, сам отвернул одеяло и подозвал хакима. Тот посмотрел сверху, не прикасаясь, покрутил головой, втянул воздух и что-то тихо сказал Семёну. Тот отчего-то развеселился.

— Слышь, Александрыч! Ахмед говорит, что он не только тебя поднимет. Он говорит — ты молодой, ты должен женщин любить. Должен, говорит, и будешь. Только терпи.

Но после лазарета, после дрожащих пальцев армейского лекаря, прикосновения горского целителя казались Сергею простым поглаживанием. Даже самая страшная процедура — извлечение костных обломков, была на удивление безболезненной. Насколько это, разумеется, было возможно. Хаким брал в руки тоненький, хорошо обструганный прутик, обматывал его шёлковой тканью и, медленно вращая пальцами, ввинчивал импровизированный зонд в раневой канал. А потом, вращая в обратную сторону, так же медленно вынимал вместе с кусочком прилипшей кости. Новицкий по привычке держал в зубах одеяло, Атарщиков прижимал ему плечи, а бледный парнишка ноги, но так осторожно-внимательны были умелые руки хакима, что Сергей и сам мог оставаться спокойным.

Когда же врачеватель решил, что достал все обломки, тревожившие и воспалявшие рану, он очистил её от гноя, наложил на опухоль мягкий компресс из трав, приготовил из трав же горькое, вяжущее питьё, показал Семёну, как надо менять повязку, и сказал, что заедет через три дня. Атарщиков должен был его встретить у ближнего берега Сунжи.

В эту ночь Новицкий уснул. А проснувшись, додумал неожиданно мысль, что не давала ему покоя последние сутки. Абдул-бек застрелил Бетала. Значит, он должен умереть в ближайшее время. Мысль эта была настолько проста и прозрачна, что Новицкий не мог понять, как же он не мог сформулировать её раньше. Когда он сказал о своём решении сидевшему у постели Семёну, казак усмехнулся:

— Будешь жить, Александрыч. Если человек хочет мстить, он многое может вынести. Но однако же скажу — крепко ты здешним воздухом пропитался.

Хаким появлялся в станице ещё два раза. К концу первой недели Новицкий уже мог подниматься с постели и прохаживался от двери до плетня, опираясь на кривой самодельный костыль, вырубленный Семёном. Через несколько дней костыль он сменил на короткую палку. А ещё немного спустя, выйдя во двор жарким солнечным утром, Сергей вдруг ощутил во всём теле радостную, тугую, упрямую силу. Он напрягся, медленно развёл руки по сторонам, ощущая, как сжимается внутри невидимая пружина, словно взводя курок надёжной винтовки. Атарщиков одобрительно крикнул сзади:

— Бабу тебе надобно, Александрыч, бабу! Ты ещё сам не знаешь, а тело уже тоскует. Видать, вылечился, родной. Хорошие тебе мази Ахмед составил. И питьё тоже правильное.

Новицкий выдохнул, бросил руки вниз, прищурился от яркого света и вдруг впереди, за длинными плетями, обвивавшими высокие и частые колья, ему показалось, будто бы мелькнуло красное платье Зейнаб...

ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

I

Мадатовы принимали гостей.

Новицкий опоздал и приехал, когда в одной зале пол уже гудел под ногами танцоров, соревнующихся то в мазурке, а то в лезгинке; в другой же заложены были ломберные столы и составились партии по интересам, чинам и званиям. Плотный лакей в завитом парике, но с кинжалом на поясе взял двумя пальцами визитку, которую Новицкий кинул на блюдо, стоявшее тут же в прихожей, и пошёл впереди, твёрдо и неспешно передвигая сильные икры. Сергей, улыбаясь, следовал за ним.

Лакей остановился перед широкой лестницей, куда выходили обе залы, и провозгласил, разворачивая грудь и поднимаясь на носки, словно намеревался взлететь:

— Его высокоблагородие! Господин коллежский советник[79] Новицкий!

Громкая музыка заглушала его слова, но стоявшие рядом услышали и повернулись, чтобы приветствовать человека, известного своими приключениями не только в одном Тифлисе. Не успев сделать и двух шагов, Сергей обнаружил себя внутри небольшого кружка, сугубо мужского. Незнакомые ему лица с усами, бакенбардами, а то и просто нечисто выбритые, улыбались, лучились лаской и теплотой; кто коротко объявлял о своём удовольствии, кто спрашивал какие-то пустяки. Новицкий ни на секунду не верил в искренность чувств, которые выражали окружившие его люди, но также кивал, отвечал, посылал и свои улыбки, не слишком, впрочем, осознавая, что он делает и зачем.

— Сергей Александрович! — услышал он вдруг милый, знакомый голос. — Ну наконец-то! А то мы уже решили, что вы забыли о приглашении.

Люди вокруг расступились, и на нижних ступенях лестницы Новицкий увидел хозяйку дома — княгиню Мадатову. Всё, что происходило вокруг, тотчас же утратило для Сергея и краски, и смысл. Он быстро вышел из мужского кружка, коротко успев, тем не менее, кивнуть, прощаясь, и наклонился над протянутой навстречу рукой, обтянутой светлой перчаткой. Да и всё платье княгини подобрано было в светлых тонах, совершенно созвучных сегодняшним чувствам Сергея.