Время гарпий - [20]
Высокую филенчатую дверь ей открыла крупная черноволосая женщина, возраст которой она могла бы с большим трудом определить и сейчас. Вначале ей на минуту показалось, что дверь открыла древняя старуха, но как только ее глаза начали наполняться негодованием, Эрато поняла, что она ничуть не изменилась с момента их последней встречи двадцать лет назад.
Понимая, что та захлопнет сейчас перед ней дверь навсегда, Эрато успела в отчаянии крикнуть: «Я сейчас видела Холодца! Он начал собирать души! За ним были посланы сыновья Подарги!» Дверь открылась, хотя женщина смотрела сквозь нее с такой же гримасой презрения, с какой Эрато каждое утро смотрела на жильцов умиравших рядом соседних домов.
Стоило ей войти в квартиру, как неумолчный бой часов тут же прекратился. В передней, прямо над старинными кабинетными часами по-прежнему висело живописное полотно Караваджо, изображавшее голову мертвой Медузы. Как и в прошлый раз, Эрато показалось, что глаза Медузы, приоткрывшей рот в невыносимой муке, внимательно за ней следят, а черные гадюки в ее волосах лишь делают вид, будто они всего лишь мифическая аллегория.
— Что ты хотела? — строго спросила ее Сфейно, все так же глядя сквозь нее.
…Ни в одном рекламном тексте о себе Эрато никогда бы не написала, что когда-то давно, почти двадцать лет назад, она ничем особенным не выделялась среди сотен тысяч юных провинциалок, штурмовавших столичные высоты. И лишь после того, как она однажды побывала в этой квартире, впервые встретившей ее боем многочисленных часов и черными гадюками, явственно шевелившимися на портрете в передней, она стала всем интересна, желанна и востребована.
Было бы крайне опрометчивым написать в своей биографии, что учеба на «журфаке» свела ее со странной дамой с кафедры истории по фамилии Сфейно, которая пригласила ее однажды к себе домой, а за чаем представилась горгоной, способной вдыхать в обычную девушку нетленную сущность античной музы.
Сфейно тогда показала ей странные песочные часы, состоявшие из девяти хрустальных колбочек с именами девяти муз, песок из которых ссыпался в большую граненую колбу из цельного топаза. На этих часах будущей музе любовной поэзии сразу же бросилось в глаза, что время старшей музы Каллиопы уже пошло. Причем его было сравнительно немного, гораздо меньше средней продолжительности человеческой жизни. Часы старших муз Клио, Урании и Эвтерпы были неподвижны, и Сфейно тогда пояснила, что Каллиопа и сама может вдохнуть жизнь в сестер — в тех, кого сочтет достойными, а произойдет это сразу же, как только они ей понадобятся.
Часы Терпсихоры, Мельпомены и Полигимнии шли ровно, отдавая топазовой колбе песчинку за песчинкой. Часики самой младшей музы, Талии, пока тоже молчали, но Сфейно мимоходом заметила, что в выборе Талии будет учитываться не только выбор Терпсихоры и Мельпомены, но и тех, кто всегда противостоит музам. Тогда-то она впервые услышала то, что шло вразрез с мульком о Персее, который часто показывали по телевизору. Впервые о греческой мифологии, которая, по ее представлениям, не могла иметь никакого отношения к реальной жизни, с ней говорили так, будто все эти гарпии, горгоны, музы, боги и полубоги были не архаичной абстракцией, а во многом реальнее всех, кто не считал нужным о них задумываться. К примеру, Гермеса и гарпий Сфейно, обычно неохотно дававшая оценки общим знакомым, называла просто «Холодец и его девочки», и за этим определением чувствовалась буря эмоций, странная в отношении персонажей античных мифов.
Она проявила вежливость, не высказывая своего недоумения, пока Сфейно пересказывала ей содержание детских мультфильмов, немного переиначивая сюжет, слишком близко к сердцу принимая переживания вымышленных героев. Дама явно бредила всей этой античностью, поэтому неудивительно, что ей приходилось приглашать на чай не коллег с кафедры, а иногородних неискушенных студенток.
Несмотря на ее безапелляционные заверения, будто из-за внезапно заработавших часиков она стала музой по имени Эрато, она совершенно ничего в тот вечер не почувствовала, с нараставшей неловкостью глядя, как Сфейно довольно постукивает по хрустальной колбочке большим перламутровым ногтем. Но с непонятной ревностью она все же обратила внимание, что в ее часах оказалось намного меньше песчинок, чем в других флаконах, а сыпались они гораздо быстрее, чем в часах других муз.
— У Эрато намного меньше времени, чем у остальных, — с улыбкой сказала ей Сфейно, заметив, как она недовольно сдвинула брови. — Но ведь и сила ее куда больше, чем у остальных! Многие ли сейчас читают большие серьезные книги? Зато сладкую власть Эрато стремятся испытать все. Полигимния в опере жалуется, что люди в этих «демократических преобразованиях» отвернулись от высокого искусства. Но никто из них не отвернется от Эрато, потому что это… все равно, что отвернуться от себя самого. Торопись успеть все, девочка! Сила Эрато поможет тебе. Но не забывай сестер.
За чаем Сфейно рассказывала ей миф о музе эпической поэзии Каллиопе, о ней она могла говорить бесконечно. По преданию, она была матерью несравненного певца Орфея. Только он один мог перепеть сирен, но при этом просил привязать себя к мачте. Его голос творил чудеса: зачарованные дивной красотой его пения, волны и ветер смирялись, отступали дикие звери, успокаивались безумствующие эриннии. Когда во Фракии ее сына растерзали вакханки, Каллиопа, как Исида, собирала его истерзанное тело по всему побережью и погребла их на вершине горы Пангея. Лишь голова певца с его неразлучной лирой упала в море, и волны вынесли ее на остров Лесбос. Там она в расщелине скал и изрекала пророчества еще несколько веков.
