Время Ф - [22]

Дверь открылась. Митя думал, что сейчас он бросится на вошедшего и растерзает его. Но Митя ни на кого не бросился. В кабинет вошла Рыжая девушка.

— Живой? — спросила она.

— Да, — Митя заслонился шлемом как фиговым листком.

Она пошарила глазами вокруг, не обнаружив никаких штанов.

— Сейчас, подожди минуту, — она вышла в коридор. Там висела огромная факультетская стенгазета «Фома и Ерема» с результатами конкурса «Студенты рисуют пророка Иеремию». Газета была сделана из нескольких рулонов обоев, склеенных вместе. Полотнище несло множество рисунков: «Иеремия скорбит о потере города», «Плач Иеремии», «Девятое число месяца ава» и даже «Осада Иерусалима Навуходоносором.» Рыжая девушка в несколько приемов содрала газету со стенки.

— Вот, — сказала она Блюму, — маленькое черное платье Коко Шанель. Рыжая девушка подошла к Блюму с огромным мотком бумаги в руках. То здесь, то там виднелись седые бороды Иеремии, нарисованные гуашью и фломастерами.

Блюм мигал шлемом. Митя посмотрел в глаза Рыжей девушки и захохотал. Она не выдержала и тоже засмеялась. Рыжая девушка просто заливалась. Она согнулась пополам, газета выпала у нее из рук. Она не могла ничего сказать, изредка глотала воздух и хохотала снова, ударяя себя руками по коленкам. У Мити была истерика, он смеялся до слез. Голый Митя стоял рядом с Рыжей девушкой и смеялся, как ненормальный. В дверь стремительно вошла Ганя и замерла. Ганя задохнулась от неожиданности увиденного. Она была оскорблена, унижена, уничтожена. Сначала эта немыслимая циничная блюмовская выходка. Она хотела понять, что это за шуточка такая. А теперь всё стало понятно: голый идиот и хулиган Блюм с рыжей девкой. Ганя медленно вышла вон, и что было сил хлопнула дверью. Звук получился изрядный. Всё похолодело внутри Мити. Несчастный Блюм уже перестал смеяться, а идиотская улыбка всё еще была на его лице. Катастрофа произошла, но он думал, что еще что-то можно исправить, сказать… Он схватил газету, намотал ее на себя и выбежал за Ганей, надеясь ее найти. Гани не было. Митя бросился к вестибюлю, чтобы перехватить ее там, у выхода, и напоролся на Ивана Карловича. Это было уже слишком.

— Как вы смели? Что вы себе позволяете?

— Наука, молодой человек, требует жертв. А это, согласитесь, не жертва. Так, простая шутка.

— Это, по-вашему, шутка?

— По-моему, да. Многим понравилась.

— Вы чудовище!

— Ага, моньстер. Мы бессердечные твари, молодой человек.

— Зачем вы Ганю впутываете в эти фокусы?

— Помилуйте, она моя дочь. Она моя дочь. Что вы кипятитесь. Ну пошутили. Ну посмеялись. Пойдемте к окошку, потолкуем. Успокойтесь.

— Что успокаиваться? Вы такие фортели выкидываете, думаете, вам все можно?

— Митя даже не знал, что сказать.

— Послушайте меня, — серьезно и строго сказал Иван Карлович, — вы наивный человек. Вы себе не представляете, в какую историю попали. Вас можно было бы просто уничтожить, но, к вашему счастью, я более или менее нравственный человек. Если вы еще не поняли, Митя, я вам скажу: я не позволю просто так разрушить свою жизнь и жизнь близких мне по убеждениям людей. Вы, Митя, сами того не подозревая, подвергаете всё это опасности. Держитесь, черт побери, от нас подальше.

— Идите вы в баню, Иван Карлович! Перестаньте хулиганить! Держитесь подальше… — сам разберусь, где мне держаться!

— Не вы, Митя, будете мне указывать. Не обижайтесь, Митя. Но вы, лично вы, Митя, и другие обычные люди, находитесь на другой стадии эволюции. Это примерно палеозой.

— Да провалитесь вы с вашим палеозоем.

— Я же не ругаю вас. Просто это факт.

Митя смотрел в окно. Через темный двор колледжа шла Ганя, гордо подняв голову. Сердце в митиной груди на секунду остановилось, и стекла в окне разлетелись вдребезги. Разбилось окно, фрамуга треснула, упал на подоконник искореженный шпингалет. Большой кусок стекла свалился на Блюма и глубоко разрезал его шею. Алая кровь хлынула ручьем, пропитывая клоунские бумажные одежды. Митя охнул. Он повалился кулём на пол. Увидел ноги Ивана Карловича, пыльную батарею отопления, засушенный огрызок яблока возле плинтуса и окровавленный паркет. Митя закрыл глаза и умер.

— Пропустите меня! С дороги! Пропустите!

Не совсем трезвый служитель морга смотрел на Ганю с удивлением и некоторой опаской. Она молотила его кулаками в грудь.

— Кто вы? Не положено туда. Кого вы хотите видеть? — отбивался санитар. Ганя вытащила из кармана пальто пачку денег и вложила ее в ладонь сторожа мертвецов. Санитар изменился в лице, как будто проглотил живую мышь.

— А-ааа, — махнул он рукой, — аааа, — и убежал.

Ганя ногой с грохотом открыла стальную дверь. Адский железный лязг эхом прокатился по холодным кафельным стенам.

— Звук осторожный и глухой, — тихо сказал Блюм запекшимися губами.

— Плода, сорвавшегося с древа? — она не поверила и заплакала. Она села на цинковый стол, хлюпая носом, обняла Блюма. Ударила его кулаком по плечу.

— Ты свинья, Блюм. Ты просто свинья.

— Я не Блюм, Ганя, — плохо ворочая языком, прошамкал он, — Блюм — это что-то вроде прозвища. Меня так дядька прозвал. Семейное прозвище. Знаешь, бывает Мишута или Картошечка. А я вот — Блюм. На самом деле я Розанов. Помнишь, матрос Розанов дострелил недобитого мичмана? Он был моим родственником.