Время его жизни - [2]

– Для гонки нужны как минимум двое, – вслух произнес я. – А я не собираюсь бежать.

Зазвонил телефон. Это был мой отец, находившийся в каких-то несчастных 50 футах дальше по коридору, но считавший себя слишком занятым для того, чтобы просто прийти и поговорить со мной. Я с трудом сдерживал раздражение в голосе.

– В чем дело? – спросил я.

– Я должен обсудить с тобой один чрезвычайно важный вопрос, – сказал он. – У меня есть также много чего показать тебе. Не смог бы ты уделить мне несколько минут?

Несколько минут? У меня была уйма времени.

– Сейчас у меня дел по горло, – сказал я, – но я зайду к тебе через полчаса.

Я склонился над столом и установил сигнал своих электрических часов на полчаса вперед. Отец мог снести многое, только не медлительность.

Я зашел в отцовский кабинет ровно через полчаса и уселся в очень удобное кожаное кресло, стоявшее напротив его письменного стола. Было жутко, порою даже обескураживающе наблюдать, насколько похожи были мы с отцом. За исключением седых волос и заскорузлой морщинистой кожи семидесятилетнего старика, он вполне мог сойти за моего брата. Он сидел, пуская клубы дыма из трубки. Густой приторный аромат его табака начал проникать во все углы комнаты. Я ненавидел этот запах с самого детства.

– Я хочу показать тебе кое-что, Джон, – сказал отец сквозь зубы, не вынимая трубки. Это также крайне раздражало меня. – Я бы очень хотел узнать твое мнение об этом, – сказал он.

– С каких пор мое мнение стало здесь что-нибудь значить?

Отец свирепо посмотрел на меня.

– К черту твою жалость к самому себе, – сказал он. – Мне нужна твоя научная интуиция, если она у тебя еще осталась. Я думаю о направлении времени.

Направление времени. Я ухмыльнулся, ничуть не беспокоясь о том, как на это отреагирует отец. Он всегда был озабочен этим вопросом, бог знает с каких пор. Это была навязчивая идея.

– Мы оба знаем, – произнес отец, в который раз излагая одно и то же, – что на микроскопическом уровне не существует приоритетного направления хода времени. С точки зрения уравнений движения абсолютно безразлично, движемся ли мы вперед или назад.

– Но это имеет значение на макроскопическом уровне, – возразил я, втягиваясь в разговор, несмотря на отвращение. – В конце концов, если бы вероятность течения времени вперед и назад была одинаковой, тогда существовала бы полная симметрия в формах и направлениях развития всех животных. Конечно, существует грубая, приблизительная симметрия, но она разваливается при ближайшем рассмотрении. Всем известно, что человеческое сердце и аорта не симметричны.

– Ты совершенно прав, – сказал отец, и я почувствовал прилив наслаждения, пробравший меня до печенок. Он еще энергичнее задымил своей трубкой, и его голова начала скрываться в огромных клубах голубого дыма. Это предвещало гораздо более длительный разговор.

– Все сводится к тому, что в малых масштабах, скажем, в масштабах земного шара, может и не быть макроскопической симметрии. Но на громадных просторах Вселенной все должно усредняться. Если у людей на Земле сердце и аорта ориентированы в одну сторону, то на некоей другой планете, где-нибудь в дальнем уголке Вселенной, у других людей сердце и аорта ориентированы в другую сторону.

– Мне это напоминает экстраполяцию рассуждении о частицах и античастицах, – заметил я.

– Совершенно верно, – сказал отец. – Я бы даже предположил, что раз мы на Земле стареем, то другие люди в другом месте молодеют с течением времени.

Я рассмеялся:

– И выходят из материнского чрева, неуклюжие, скрюченные, сморщенные и беззубые.

Отец положил свою трубку на стол.

– Ты довел мои рассуждения до полнейшего абсурда, – тихо произнес он.

Мне было приятно наблюдать, как злится отец, но при этом я чувствовал себя немного неловко.

– Прости меня, – сказал я, – но твои рассуждения, похоже, сводятся в конечном счете именно к этому.

Отец внезапно поднялся с места, вытряхивая трубку в огромную, украшенную рельефом серебряную пепельницу, подаренную ему служащими лаборатории, когда он стал Нобелевским лауреатом.

– Разговоры мало что дают, – сказал он. – Пойдем в лабораторию. Ты увидишь, что я имею в виду.

Мы прошли по слабо освещенным внешним коридорам в лабораторию, где содержались обезьяны-капуцины. В центре ее на большом помосте стояла одна-единственная проволочная клетка. Сразу за ней находился высокий стеллаж с электронной аппаратурой и L-образной стрелой, нависавшей над клеткой. На стреле были смонтированы многочисленные катушки так, что они располагались прямо над серединой клетки.

Отец подошел к клетке и внимательно заглянул внутрь, слегка причмокивая. Я встал за его спиной и заглянул ему через плечо. В клетке сидела очень старая обезьяна, настолько сморщенная и седая, что я изумился тому, что она еще была жива.

– Не узнаешь?

– Совсем нет.

– Это наша молоденькая Джинджер, – сказал он.

Поначалу я было подумал, что это была нелепая шутка; но я, конечно же, знал, что у отца полностью отсутствовало чувство юмора. Я взглянул на катушки над клеткой. Отец следил за моим взглядом.

– Это синтезатор магнитного поля, который я соорудил, – сказал отец. – С его помощью я могу сфокусировать управляемое магнитное поле в области размером в 1 миллиметр в любой точке в радиусе 5 футов от синтезатора. Я могу изменять амплитуду и частоту в широком диапазоне.