Время «Ч» - [61]

Генка не любил рассказывать о своем творчестве. Он писал стихи для детей, многие из них стали популярными песенками, их с удовольствием распевали. В общем, это была известность. Но Генка стыдился своей деятельности… И я понимал почему. Я хорошо помню его юношеские стихи. Генка болезненно воспринимал мир. И образы его творений напоминали капли яда. Они медленно отравляли душу, но в то же время была в них какая-то необъяснимая прелесть. Прочитав их однажды, человек, как наркоман, в тяжкие минуты снова тянулся к ним и находил облегчение… Ясное дело, что такие стихи никто не печатал. Генка долго мотался по редакциям… Наконец кто-то дал ему дельный совет, и, блестяще владея техникой версификации, он покорил «легкий жанр». Жизнь его стала спокойнее, обеспеченнее, но… Я много раз замечал, когда мы с Генкой входили в книжный магазин и он видел на прилавке сборники «взрослых» поэтов, глаза у него наполнялись лютой злобой.

Толик о своей работе ничего не мог рассказать… Он с детства имел склонности к математике. В старших классах на всех уроках решал задачки «повышенной трудности» — готовился поступать на мехмат. С гордостью показывал нам грамоты, завоеванные на городских математических олимпиадах, даже ездил в Болгарию на «международную встречу»… Перед выпускными экзаменами Толика вызвали в райком комсомола. На наши вопросы он ничего не отвечал, переводил все в шутку. Потом он поступил в какой-то таинственный вуз. Сейчас работал в «почтовом ящике». Однажды он мне показывал его издалека. Здание оправдывало свое название: огромный стеклянный ящик стоял за пузатым забором, из кирпичей этого забора наверняка можно выстроить новый жилой массив…

А я?.. Что я мог им рассказать? Закончил училище, плавал на пограничных сторожевых кораблях… И вот неумолимая логика службы пришвартовала меня к штабному столу…

Пришла проводница, принесла жиденький чай. Мы быстро похлебали его и легли спать.

3

О, Гурзуф!.. Милый моему сердцу Гурзуф! Что случилось с тобой?.. Мы стояли на автобусной остановке и с ужасом наблюдали, как по твоим узким извилистым улочкам снуют толпы отдыхающих. Воздух был пропитан суетой и желанием урвать хоть чего-нибудь…

Я остался на площадке сторожить наши баулы, а Генка и Толик, как наиболее контактные и предприимчивые особи, решили пройти по старым явкам, в надежде отыскать свободное жилище.

Вскоре я заметил, что ко мне присматривается некий мужичишка. Он был коренастый, ладный, загоревший до синевы — этакий местный «негроид».

Мужичишка несколько раз прошелся вдоль толпы приезжих, внимательно оценивая каждого из алчущих жилья.

Наконец он принял окончательное решение и подошел ко мне.

— Сколько вас? — бесцеремонно спросил он, кивнул на груду наших чемоданов.

— Со мной — трое, — с надеждой ответил я.

— Остальные такие же, как ты? — продолжал он допрос.

— В каком смысле?

— Ну… — мужичишка надул щеки, сжал кулаки, напряг мышцы, давая этим понять, что разглядел во мне атлета.

— А-а-а… — улыбаясь, протянул я и, смекнув, что ему нужно, торопливо добавил: — Да, да… здоровые ребята!

— Отлично! — хорошо поставленным, командирским голосом рявкнул мужичок. — У меня будете отдыхать — не пожалеете!..

Иван Захарович, так звали «хозяина», не обманул наших надежд. На окраине Гурзуфа он владел небольшим поместьем с прилегающей к нему плантацией. Близилось время сбора урожая — нужна была «рабочая сила». Когда мы прибыли на место, Иван Захарович щедро выкатил из своих погребов бочонок вина, и деловой контракт был заключен. По утрам мы с удовольствием вкалывали на его «делянке», имея в награду за это: чудесную комнату, а по вечерам — великолепного тамаду…

О, жизнь!.. Ты — прекрасна и удивительна!

4

Этого мальчика я заметил в первый же день. Глянул в окно — он, голенький, в одних плавках, стоит на коленях среди зарослей. С моря дует ветерок, и мальчик, изогнувшись, своим худеньким смуглым тельцем прикрывает от холода серенького котенка, который доверчиво свернулся клубочком в его ладонях.

Я позвал Генку и Толика. Они, зачарованные, долго смотрели на эту картину. Плавный изгиб спины мальчика удивительно «рифмовался» с колебанием стволов растений. Мальчик — ему было лет шесть-семь — смотрел на крошечное существо огромными голубыми глазами, и, казалось, из них струится свет доброты и покоя. А котенок чувствует это, понимает, что он наконец в безопасности, и ему хорошо…

— Потрясающе… — тихо прошептал Генка. — Хоть рисуй с него плакат «Люди, берегите животных!»

Мы вышли во двор. Мальчик обернулся на скрипнувшую дверь, посмотрел на нас и уважительно сказал: «Здравствуйте…» И нам тоже стало тепло и уютно, как тому котенку.

Позже мы познакомились с мальчиком ближе. Его звали Петя, а мама — соседка «хозяина» — звала его Петушок.

Как-то вечером Иван Захарович рассказал нам его историю:

«…Мужик от нее ушел — бездетная, дескать… Так она и жила — маялась. Ей уже за сорок было, когда сошлась она с одним отдыхающим. Вот Петька и получился… Она в нем души не чает. И есть за что: не ребенок — ангел…»

Петя этой осенью должен был идти в школу. Однажды он пришел к нам и с гордостью показал новый портфель, пенал, чистые тетрадки…