Время «Ч» - [13]

— Позвать лейтенанта? — неуверенно спросил прораб. Шаронов утвердительно кивнул.

Климов вошел, снял фуражку.

— Садитесь, Владимир Николаевич, — сказал Шаронов, потом обратился к Тихомирову: — Доставай, Кириллыч, наше «НЗ». День сегодня хорошо прошел, а завтра, глядишь, всю нашу компанию разгонят, так что беречь не будем.

Прораб хмыкнул, полез под нары, покопался там и вытащил на свет зеленую бутылку. «Спирт», — догадался Климов.

— Вот это дело! — радостно крякнул Никишин. — Да здравствует мудрое руководство!

Тужиков тоже оживился, глаза у него заблестели.

Бесцветная, на внешний вид безобидная жидкость весело полилась в кружки.

— Мне не наливайте… — тихо произнес Климов.

— Вы при исполнении? — хмыкнул Шаронов. — Пей, лейтенант, мы никому не скажем, честно…

— Не в этом дело. Я вообще не пью.

— Не может быть! — удивился Никишин. — Даже вино? Почему?..

— Это долгий разговор…

Тужиков, оттопырив губу, недоверчиво покачал головой.

— Ладно… — спокойно сказал Шаронов. — Отставить. Компания порушилась. И все же я доволен — работали вы, братцы, славно. Спасибо…

Захрустели луком, взяли ложки, стали дружно уплетать все ту же традиционную уху. Климов тоже ел — жадно, с удовольствием.

Шаронов облизнул губы и начал свой рассказ:

— Так вот, значит, товарищ лейтенант, и вы, други верные… Поведаю вам историю о моем знакомстве с покойным Моховым… Делаю это осмысленно. Потому как, по всему видать, прибудет завтра следователь. Начнутся другие разговоры — серьезные. И чтоб каждый из вас не нес ему свою ахинею, говорю все, как есть. И попрошу… — Вадим Петрович строго постучал ладонью по столу, — попрошу после этого, изобретение легенд и мифов прекратить…

— Давай, Вадим Петрович, открывайся, — хихикнул Никишин. — Чистосердечное признание зачтется.

Шаронов сверкнул очами, но сдержался.

Тихомиров подобострастно вытянулся, как гончая. Тужиков зло косился из-под редкой челки. Климов нервничал, мял пальцами корку сухаря.

Шаронов тусклым, монотонным голосом исповедовался:

— С Моховым я познакомился в первый год работы в управлении. Я тогда был холостым, каждый день ужинал в чайной. Мохов там регулярно употреблял… — Вадим Петрович выразительно постучал по бутылке. — Однажды он был в «недопитии». Я налил ему стакан — на том и сошлись… Мохов разомлел, стал рассказывать мне, что знает «златые горы», где самородки, как картофель в земле, лежат. Дед его еще до революции там промышлял и ему эту тайну перед смертью передал… «А я никому не открою! — шипел на ухо. — Все казна заберет — шалишь! Сам как-нибудь доберусь. Хочешь, вместе пойдем?..» Я, честно говоря, к этому рассказу отнесся иронично, потому как у каждого старателя такая байка за душой лежит. Как выпьет, так она из него и вылезает… Мохов, видимо, почувствовал это недоверие, обиделся, завелся — достал из нагрудного кармана старинный серебряный портсигар, а из него вытащил потрепанный лист бумаги: «Не веришь! На, смотри…» Это был план местности, на нем крестиками отмечались какие-то «особые точки». Я в то время изучал карты области… Мельком глянул — сразу определил, где это место… — Шаронов перехватил острый взгляд Никишина. — Да-да, Петя… Ты правильно догадался — это здесь… Но тогда я все равно не придал этому факту никакого значения… Правда, позже, определяя границы оловоносной провинции, я случайно наткнулся на отчет поисковой партии, которая работала как раз в этом районе. В нем, между прочим, указывалось, что в одном из шурфов была проба с весовым золотом. Это меня уже насторожило. Я стал изучать этот район направленно — на золото, и через некоторое время окончательно убедился, что оно может здесь быть… Дальнейшее вам известно… Мохов каким-то образом узнал о нашей разведке. Он приходил ко мне домой, просил, чтобы я взял его с собой. Я подумал, что отказать ему несправедливо. Он очень переживал, плакал, проклинал себя за болтливость… Я успокаивал, говорил, что рано или поздно это месторождение все равно обнаружат, и вообще — хватит ему прошлым веком жить! Вроде угомонился, работал, как все… Но когда нашел самородок, с ним что-то произошло, прямо черт какой-то в него вселился… Помню: идет, несет «золоточек» — лицо зеленое, руки дрожат, глаза кровью налились… Опять начались упреки. Потом он стал угрожать, что расскажет всем, как я вышел на золото. Я на него прикрикнул, сказал, что меня это не пугает; я на государство работаю, а не себе в карман. Тогда он затребовал каких-то гарантий, спрашивал, какая ему будет «премия», одним словом — извел и себя, и меня…

— Ты не выдержал — и трахнул его по башке, — мрачно произнес Никишин.

— Нет, Петя, ошибаешься… Мне его жалко было. Понял?

— А ты умеешь жалеть-то? Ты же презираешь всех.

— Зря ты так, Петя… Все я умею: и любить, и жалеть… Только пойми, чудак, если человек живет целью, она его в плен берет и… сушит, конечно. Чем-то за страсть платить надо… От меня и жена ушла. Я до сих пор ее люблю… Мне без нее так плохо, хоть вой. А что толку? Женщине нужно внимание оказывать, а я не могу… Разучился…

Шаронов встал, подошел к нарам — там под курткой лежал его планшет. Он вытащил из него желтый листок, вернулся к столу.