Время быть смелым - [50]

Когда я прихожу домой, застаю отчима с пивом перед телевизором, маму — у раковины на кухне, а Серёгу — за телефонным разговором. Он так радостно и вдохновенно что-то обсуждает. Только спустя пару минут я понимаю — его невероятно веселит новость о том, что пару дней назад кто-то, кого он, видимо, знает, избил где-то со своими ребятами «грязного пидараса». Я понимаю, что речь вполне может идти об Артёме. Я понимаю, что брат не знает, что в нашем классе был гей. Я раздеваюсь, вставляю в уши плеер, накрываюсь одеялом с головой и лежу так всю ночь. Я не сплю. Я тихо, беззвучно плачу, закусываю губы, кусаю сжатые кулаки — только чтобы не издать ни звука.

Утром я вылезаю из комнаты, как из норы, когда дома уже никого нет. Меня трясёт от слабости и усталости. Меня трясёт от злости, обиды и боли. Меня трясёт от того, что я никогда больше не увижу того, кого люблю, и должен буду каждый день смотреть в глаза тем, кого ненавижу. В то же время мне хочется что-то сделать. Мне хочется действий. Я понимаю, что не могу больше молчать. Я понимаю, что ради памяти Левина, ради того, что между нами было, ради всех тех слов о смелости, которые он говорил, я должен что-то сделать. Я иду в ванную, принимаю прохладный душ, чищу зубы. Потом я достаю из коробки машинку своего брата, становлюсь перед зеркалом и состригаю волосы под ноль. Я смотрю на себя и мне хочется больше не быть тем, кем я был раньше. Пряди волос падают на пол. Некоторые падают мне на плечи. Когда заканчиваю, я смахиваю их, потом подметаю пол. Я достаю из-под кровати узкие джинсы и высокие кожаные ботинки на шнуровке — и то, и другое мы купили как-то с Артёмом. Он сказал, что мне очень пошло бы немного брутальности. Я прятал всё это в коробке под кроватью, чтобы брат или мама не нашли. Я надеваю серую толстовку с капюшоном и так иду в школу.

— О, Диман, — радостно встречает меня у кабинета русского Влад, — Крутой пацан…

Он хлопает меня по плечу. Я одёргиваю руку и ничего не говорю. Мы проходим в кабинет. По-моему, все ошарашены моим внешним видом. Во-первых, в школу положено приходить в строгих брюках и рубашках, а во-вторых, я всегда был как-то уж слишком не заметен. Я сижу за одной партой с Ваньком, и он постоянно спрашивает меня, что случилось. Он тарахтит без умолку и всё пытается угадать, что со мной произошло. Потом звенит звонок и в класс входит Полина Сергеевна. Она здоровается, окидывает всех взглядом и останавливает его на мне.

— Что с тобой, Сорокин? — Недовольно произносит она. — Что за внешний вид? Ты вообще куда пришёл?

Я смотрю ей прямо в глаза и ничего не отвечаю. Это ещё больше бесит её и Полина Сергеевна расходится не на шутку. Она начинает нудную лекцию об отсутствии уважения, о том, что у меня нет никакого понятия об этике и порядке. Она отчитывает меня и параллельно негодует по поводу целого поколения. В самый разгар пылкой речи я прерываю её.

— Вы знаете, как погиб Артём Левин? — Спрашиваю я довольно громко и дерзко.

— Что ты говоришь! — Возмущается Полина Сергеевна. — Хватит…

— Вы знаете, как он погиб? — Снова перебиваю я, повышая голос.

— Сорокин! — Строго пытается успокоить меня учитель, — Перестань…

Но поздно. Меня успокаивать теперь поздно. Я всё для себя решил.

— Его убили, — говорю я и поднимаюсь со своего места.

Класс замирает. Полина Сергеевна ошарашена моим заявлением, хотя, конечно же, все всё знали. Все, безусловно, знали про какую-то драку, но никто не употреблял слова «убили».

— Его убили, — повторяю я громче и чётче, почти по слогам, чтобы до этих идиотов дошло. — Забили до смерти. А знаете почему?

Я выхожу и встаю перед всем классом. Я хочу смотреть им в глаза. Я хочу, чтобы они видели — у меня нет страха. Я не боюсь их.

— Потому что он был геем, — продолжаю тем же тоном. — Он был геем и поэтому его убили. Такие же как вы. Вы же мечтали сделать это, — я смотрю в глаза своим друзьям, Владу и Пашку. Они отводят взгляды. — Вы травили его, оскорбляли и фантазировали, как будете убивать. Вы должны быть очень рады.

— Как будто ты сам не травил его… — бросает несмело Катя Сидоренко с первой парты.

— Заткнись! — Обращаюсь я к ней. — Ты видела то, о чём говоришь? Ты хоть раз видела, чтобы я бросил в него что-нибудь или начал ржать, смакуя его изнасилование?

Катя отводит глаза и замолкает.

— Прекрати, Дима! — Делает ещё одну попытку Полина Сергеевна. — Не говори глупостей…

— Заткнитесь! — Грубо обрываю я и продолжаю. — Артёма убили. Я хочу, чтобы вы все это знали и запомнили. Откуда я это знаю? Потому что я тоже гей.

По классу пролетает едва уловимое шушуканье.

— Да, я гей. И мы были с Левиным друзьями. Просто вам нельзя было этого говорить. Теперь вы знаете. Можете и меня убить. Прямо сейчас можете убить меня, как такие же подонки как вы убили Артёма. Подкараульте после уроков и убейте, фашисты сраные! Я не хочу никого из вас больше видеть! Не хочу даже одним воздухом с вами дышать!

Я выхожу из класса, громко хлопнув дверью. Я хлопаю так громко, что дверь едва не слетает с петель. Я ухожу из школы и еду к другу Артёма Андрею.

Андрей открывает дверь и замирает на пороге. Мне кажется, он просто не сразу узнаёт меня.