Время быть смелым - [28]

— У меня потом тренировка, — отвечаю я, уже решив, что в школу тоже не пойду. — Я не могу пропустить…

— Вернёмся к тренировке, — убеждает Димка.

Впрочем, ему не надо долго меня убеждать. Я хочу провести с ним время, только вдвоем, не важно где. И сомнительное удовольствие от похода в школу уж точно не встанет у меня на пути.

Мы садимся в автобус и едем за город. Автобус полупустой. Тут только парочка старушек, женщина неопределенного возраста и мужчина бомжеватого вида. Мы садимся на длинное заднее сиденье и всю дорогу сидим так близко друг к другу, что между нами даже линейка не протиснется. Когда проезжаем мимо спуска к заброшенной водонапорной вышке, мы срываемся с места, подбегаем к водителю и просим остановить. Женщина неопределенного возраста недовольно цыкает и делает нам замечание. Мы не обращаем внимания, ничего не отвечаем и радостные выбегаем из автобуса.

Здесь огромный пустырь, запорошенный снегом. Несколько берёз разбросаны по полю. Рядом с разрушенным фрагментом стены стоит кирпичная башня. Она тоже полуразрушенная, исписанная нехудожественным граффити. Стёкла в маленьких окошках выбиты, да и рамы все перекошены. Вход завален балками и мусором. Изнутри воняет мочой и гнилью. Мы морщимся и решаем остаться снаружи.

Мы долго гуляем по пустырю, потом лежим прямо на снегу и смотрим в прозрачное зимнее небо. Облака плывут быстро, гонимые ветром. Цвет у неба такой металлическо-синий, как будто выгоревший. Мне хорошо и спокойно с Димкой, как будто ничего и никого больше не существует, как будто даже мира нет — только мы.

— Ты же понимаешь, что никто не должен ничего знать, — говорю я, приподнимаюсь на локтях и заглядываю Сорокину в глаза.

— Ты чо думаешь, я дурак, — отвечает он.

— Точно никто не знает? — Меня всё же гложут какие-то непонятные подозрения. — Твои друзья не догадываются? Ты им про меня не говорил?

— Ты чо! — Димка возмущается. — Да они бы убили меня сразу же, если б узнали…

Я целую его, а потом рассказываю все эти истории, которые услышал от Андрея. Да и надо ли далеко ходить — сейчас каждый день откуда-нибудь приходят новости об избиениях и издевательствах. Фашисты и гопники открыли охоту на геев. Я смотрю на Димку — он точно не врёт. Я смотрю в его глаза — там не меньше страха, чем у меня.

Время летит слишком быстро в объятиях и поцелуях. И вот, мне уже пора на тренировку. Ещё надо зайти домой — взять вещи.

Всю дорогу назад в город мы молчим и почти не смотрим друг на друга. В автобусе много людей — ни к чему привлекать внимание, но мне кажется, будто есть ещё какая-то причина, более важная, чем толпа серых попутчиков.

— Ты сейчас на тренировку? — Едва слышно спрашивает Дима, хотя прекрасно знает ответ.

— Да, — киваю я. — А ты куда?

— Не знаю… — очень грустно отвечает Сорокин.

— Не знаешь?

— Не знаю… Можно с тобой?

Димка так спрашивает, как будто умоляет. Я понимаю, что ему деваться некуда. Домой — тошно, а дружки узколобые его достали. Я понимаю, что он будет, наверное, шататься по улицам, отсиживаться по подъездам, пока голод или усталость ни возьмут свое. И тогда ему придётся вернуться домой. Это, наверное, жуткое место. По его рассказам именно так и выходит. И там он, наверное, закроется в комнате, если повезет и старшего брата не будет, зароется с головой под одеяло и станет изо всех сил сдерживаться, чтобы не заплакать, чтобы не завыть. Он будет бороться с навязчивым желанием сдохнуть. В полном катастрофическом одиночестве. Я не хочу такого для Димки. Я никому бы такого не пожелал, потому что очень хорошо знаю это состояние. И я бы хотел отсрочить его для Сорокина хотя бы на несколько часов. Но я никогда никого не приводил с собой на тренировки. Это не запрещено, но я никогда никому не позволял появляться там, даже своим родителям. Да и что я скажу? Как представлю Димку? Друг? Глупости! Я даже свою воображаемую девушку никогда не приводил, а тут припрусь с сомнительным другом. Это вызовет вопросы. И на них придётся отвечать. Незавидная перспектива.

— Пойдём, конечно, — отвечаю я.

Димка сидит на дальних трибунах всю тренировку. Мы с Олей катаемся отлично, но она всё время достаёт меня расспросами, что это за друг.

— Ты даже девушку свою ни разу не приводил… — заявляет Оля.

Да, вот этого я и ждал. Как же вы все предсказуемы. Я решаю ничего не отвечать, отмахиваюсь и отшучиваюсь, бурчу что-то себе под нос и постоянно перевожу тему. Хорошо, что есть куда переводить — уже совсем скоро мы едем на Россию. Мы готовы, но чем ближе, тем больше волнение. Слишком многое поставлено на карту. Слишком большой это шанс. Если войдём в тройку, то перед нами с Олей откроются почти все спортивные двери. Тогда я смогу свалить из города. Тогда родителям не придётся горбатиться, чтобы заработать на моё обучение. Я смогу, возможно, даже получить стипендию какого-нибудь иностранного вуза и никогда не вспоминать про школьные будни. Возможно, я тогда смогу даже быть собой и не скрывать больше ни от кого, что я гей.

После тренировки мы с Димкой покупаем кучу еды в Макдоналдсе и снова идём на крышу. Падает мелкий снег. На крышах чувствуешь себя необыкновенно далеко от всего этого городского уродства. Мы курим, едим биг-маки и картошку фри, макаем её в кетчуп, кормим друг друга, смеёмся. Но этот смех, как бы звонко он ни звучал, всегда отдаёт горечью, потому что ни на секунду никто из нас не забывает, что очень скоро надо будет спуститься с крыши и разойтись по домам. Надо будет вернуться в школу, в свои компании. Надо будет снова притворяться. Надеть маску, приклеить её к лицу и только морщиться от боли. Но даже этого никто не увидит.