Время больших снегопадов - [6]

Господи боже ты мой праведный! Никогда еще в жизни Илью Петровича так не унижали. Едва не плача, чувствуя, как горячо закипает в глазах, он выпил коньяк. Да какое там выпил. Горло ему перехватило, закашлялся он, подбородок себе облил.

— Тьфу! — плюнула буфетчица. — Смотреть-то противно! А еще туда же — права качает.

Амбалы-добровольцы, широко шагая, повлекли Смородина из кафетерия. А тот обиженный ханыга гнался сзади и все пинал его, пинал — под коленки. То есть он, может быть, норовил пнуть повыше, но от бессилия не мог высоко поднять ногу — терял равновесие. И поэтому угадывал под коленки. У Ильи Петровича подсекались ноги — и он волокся, мешок-мешком, на полусогнутых.

…Ослепший, раздавленный, оплеванный, Смородин очутился на улице. В первое время он даже не различал прохожих — какие-то тени скользили мимо. Он ни о чем не думал. В голове клубился горячий дым, и только два слова вспыхивали в этом дыму: «Боже мой!.. Боже мой!.. Боже мой!..»

Потом он двинулся. Сделал шаг, качнувший его в сторону, другой, третий — выровнялся и пошел. Не домой. Никуда. Бесцельно. Просто пошел — и все.

Ноги сами привели Илью Петровича в знакомый по прежним временам шумный «Ветерок». Знакомая буфетчица Клава, глянув на его потерянное лицо, привычной скороговоркой спросила:

— Сто пятьдесят — двести?

— Стакан покажет, — машинально ответил Смородин.

— Значит — полный, — сказала Клава, привычно не доливая стакан на полпальца.

…В этот вечер в «Ветерке» имелся широкий ассортимент. Так что Илья Петрович после «Рубина» выпил еще и вермута, и портвейна, и «заполировал» сверху «Розовым крепким».

И все было как раньше. Только закусывать Илье Петровичу пришлось нелюбимыми конфетками, потому что фирменные сухарики он перестал поджаривать месяца три назад.

ВСТРЕТИЛИСЬ ТОЛЯ И ГРИША…

Писатель Толя и бригадир монтажников Гриша подружились. Мы столь фривольно называем их потому, что сами они друг к другу именно так впоследствии обращались.

Подружились они на отдыхе, в писательском доме творчества. Для непосвященных это может странным показаться и даже неправдоподобным — для тех, кто думает, что писатели живут в замках из слоновой кости или отгорожены от народа непреодолимой стеной. По крайней мере, в своих собственных творческих домах.

Так вот — чтобы исключить недоразумения: когда не сезон, в этих самых домах отдыхают шахтеры, доярки, железнодорожники, строители. Попадаются иногда и писатели.

Толя и Гриша сошлись на той почве, на которой чаще всего сходятся русские люди. Писатель накануне встречался, по случаю заезда, с местными коллегами, маленько переборщил — и с утра чувствовал себя неважно: мотор плохо тянул, и голова побаливала.

Бригадир тоже был не в лучшей форме.

После завтрака вышли они вместе прогуляться по городку, похрустеть осенними листиками. Пошли рядом. Познакомились.

— Ну что, Григорий, — не знаю отчества, — сказал в одном месте писатель. — Может, по пятьдесят грамм? — и кивнул головой в сторону открытой рюмочной.

— Я не против! — легко согласился бригадир. — Меня на это дело уговаривать не надо.

Вошли.

— Только уж что по пятьдесят, — сказал Гриша. — Давай по сто пятьдесят. В честь знакомства.

— Нет, старик, — отказался писатель. — Душа-то, она широкая — примет. Да вот организм узкий — сопротивляется.

— А я возьму. Меня пятьдесят даже не щекотят.

Взяли они — каждый свою дозу, выпили, закурили: бригадир — «Беломор», писатель — сигаретку «Элита». Закурили — разговорились. Оказалось, между прочим, что они одногодки, — оба с тридцать девятого. Хотя внешне — никто бы не подумал. Бригадир Гриша здоровый был, краснощекий, глаза голубые, чистые, с веселой сумасшедшинкой. Писатель Толя — небольшой, сухощавый, с залысинами, под глазами мешочки.

Толя докурил сигарету, шевельнул левым плечом, поморщился:

— Пожалуй, старик, я еще пятьдесят приму.

— На вторую ножку! — оживился Гриша. — Ну, тогда и я повторю.

С тех пор у них и повелось.

Писатель Толя приехал сюда поработать. Работал он над новой книжкой коротких новелл, в два-три дня «доколачивал», как сам выражался, сюжетик и тогда позволял себе расслабиться — посидеть вечерком в баре.

Бригадир Гриша должен был лечить радикулит. Но он еще дома, перед отъездом, почувствовал себя хорошо и, в силу беспечности характера, решил на лечение плюнуть. О чем и объявил весело уже на следующей встрече:

— А я, Толик, курсовку свою выбросил. Псу под хвост. Помнишь, как у Василия Шукшина: «свернул трубочкой — и сунул». — Гриша знал литературу. А Шукшина особенно уважал.

— Не зря ли, Гриша? Смотри: погусарствуешь здесь — а он тебя дома опять догонит.

— Ну и хрен с ним. Догонит — тогда и полечусь… Ты посмотри, что вокруг делается! — (А вокруг, правда, бушевала осень — такая, что под сердцем щемило). — И чтобы я — каждый день на процедуры? Да гори они!

Словом, собирались они вместе довольно часто. Беседовали о разном. Схватывались, например, спорить о хоккее. Это уж как водится.

— Ну, вот Харламов, — горячился Гриша. — Что он в последнее время показывает?.. Серпантин этот свой? Схватит шайбу, поволокет — все за ним: вот, думают, будет банка. А он накрутится досыта — и бздынь! — потерял. Хоть бы своему кому отдал, а то — чужому.