Время, бесстрашный художник… - [3]

стал огромной часовою мастерской,

часовою мастерскою, где со стен –

циферблаты всех фасонов и систем,

где безумные живут часовщики.

Спать ложишься – ходят стрелки у щеки.

Стрелки, цифры, циферблаты, медный зов.

Засыпаешь под тиктаканье часов.

И летишь под этим небом грозовым –

как на бомбе с механизмом часовым.

Воспоминанье о костеле

Костел назывался

именем святой Анны,

а может быть, как-то иначе.

Я шел туда ночью,

по полю,

по черной пахоте,

ночь была черной,

и можно было идти не иначе,

как перебирая рукою

невидимую нитку провода,

натянутого связистами, –

жесткий провод

скользил между пальцами и ладонью,

обдирая ее до крови.

В костеле

был наблюдательный пункт

наших артиллеристов.

Стоял полусумрак,

горели свечи,

и еще был какой-то свет,

и кто-то упорно и долго

играл одним пальцем

на старинном органе,

выжимая из него по капле

грустный какой-то мотивчик.

Начало артподготовки

было назначено на шесть ноль-ноль.

Постепенно светало,

и на стенах костела

оживали старинные фрески,

а в левом приделе,

у входа,

на черном огромном кресте

печально и кротко светились

глаза Иисуса

и проступали

темные пятна крови,

нарисованной густо на руках и ногах

в тех местах,

куда были вколочены гвозди –

дюймов, наверно, в десять-двенадцать,

огромные черные гвозди, –

неожиданно бытовая подробность

в этом зыблющемся воспоминанье,

где все так призрачно

и нереально.

Как показать лето

Фонтан в пустынном сквере будет сух,

и будет виться тополиный пух,

а пыльный тополь будет неподвижен.

И будет на углу продажа вишен,

торговля квасом

и размен монет.

К полудню

на киоске «Пиво – воды»

появится табличка «Пива нет»,

и продавщица,

мучась от зевоты,

закроет дверь киоска на засов.

Тут стрелка электрических часов

покажет час,

и сразу полвторого,

и резко остановится на двух.

И все вокруг замрет,

оцепенеет,

и будет четок тополиный пух,

как снег на полотне монументальном.

И, как на фотоснимке моментальном,

недвижно будет женщина стоять,

и, тоненький мизинец оттопырив,

держать у самых губ стакан воды

с застывшими

недвижно

пузырьками.

И так же

за табачными ларьками

недвижна будет очередь к пивной.

Но тут ударит ливень проливной,

и улица мгновенно опустеет,

и женщина упрячется в подъезд,

где очень скоро ждать ей надоест,

и, босоножки от воды спасая,

она помчит по улице

босая,

и это будет главный эпизод,

где женщина бежит,

и босоножки

у ней в руках,

и лужи в пузырьках,

и вся она от ливня золотится.

Но так же резко ливень прекратится,

и побежит по улице толпа,

и тополя засветится вершина,

и в сквере заработает фонтан,

проедет поливальная машина,

в окно киоска будет солнце бить,

и пес из лужи будет воду пить.

Сон о забытой роли

Мне снится, что в некоем зале,

где я не бывал никогда,

играют какую-то пьесу.

И я приезжаю туда.

Я знаю, что скоро мой выход.

Я вверх по ступеням бегу.

Но как называется пьеса,

я вспомнить никак не могу.

Меж тем я решительно знаю

по прихоти сна моего,

что я в этой пьесе играю,

но только не помню – кого.

Меж тем я отчетливо помню –

я занят в одной из ролей.

Но я этой пьесы не знаю

и роли не помню своей.

Сейчас я шагну обреченно,

кулисы раздвинув рукой.

Но я не играл этой роли

и пьесы не знаю такой.

Там, кажется, ловят кого-то.

И смута стоит на Руси.

И кто-то взывает:

– Марина,

помилуй меня и спаси!

И кажется, он самозванец.

И кто-то торопит коней.

Но я этой пьесы не знаю.

Я даже не слышал о ней.

Не знаю, не слышал, не помню.

В глаза никогда не видал.

Ну разве что в детстве когда-то

подобное что-то читал.

Ну разве что в давние годы,

когда еще школьником был,

учил я подобное что-то,

да вскоре, видать, позабыл.

И должен я выйти на сцену

и весь этот хаос облечь

в поступки, движенья и жесты,

в прямую и ясную речь.

Я должен на миг озариться

и сразу,

шагнув за черту,

какую-то длинную фразу

легко подхватить на лету.

И сон мой все время на грани,

на крайнем отрезке пути,

где дальше идти невозможно,

и все-таки надо идти.

Сейчас я шагну обреченно,

кулисы раздвинув рукой.

Но я не играл этой роли

и пьесы не знаю такой.

Я все еще медлю и медлю.

Но круглый

оранжевый свет

ко мне подступает вплотную,

и мне уже выхода нет.

«Собирались наскоро…»

Собирались наскоро,

обнимались ласково,

пели, балагурили,

пили и курили.

День прошел – как не было.

Не поговорили.

Виделись, не виделись,

ни за что обиделись,

помирились, встретились,

шуму натворили.

Год прошел – как не было.

Не поговорили.

Так и жили – наскоро,

и дружили наскоро,

не жалея тратили,

не скупясь дарили.

Жизнь прошла – как не было.

Не поговорили.

Воспоминанье о куске сала

Правый берег реки

возвышался над нашим,

над левым,

и мы сейчас были как на ладони

на нашем отлогом,

песчаном,

у этой реки,

где редкая птица

долетает до середины,

и нас засекли у самой воды,

и снаряды стали ложиться

ближе,

и мы побежали –

мы добежали

до первой воронки

и нырнули в нее,

и снаряд разорвался рядом,

немного не долетев,

а потом позади

и справа,

и песок нас слегка присыпал,

и надо было бежать,

и тогда

один из нас вытащил сало

из кармана шинели,

и мы стали есть его

жадно и торопливо,

хотя надо было бежать.

Сало было розовым и соленым,

веснушчатым и конопатым

от песка и махорки,

мы ели его жадно и торопливо,

почти проглотили,

и тогда мы выскочили

и побежали,

и пробежали совсем немного,

когда снаряд

наконец

угодил

в ту спасительную воронку,

где мы перед тем сидели.