Время, бесстрашный художник… - [2]

Больше не скажет:

– Довольно! –

Всё. Ему больше не больно.

Воспоминанье об оранжевых абажурах

В этом городе шел снег,

и светились оранжевые абажуры,

в каждом окне

по оранжевому абажуру.

Я ходил по улицам

и заглядывал в окна.

В этот город я вернулся с войны,

у меня было все впереди,

не было лишь квартиры,

комнаты,

угла,

крова.

Снова и снова

ходил я по улицам

и заглядывал в окна.

Под оранжевыми абажурами

люди пили свой чай

с послевоенным пайковым хлебом.

Оранжевые абажуры были моей мечтой,

символом

всей несправедливости мира,

в котором,

как мне казалось,

лишь у меня одного

не было никакого пристанища,

комнаты,

угла,

крова.

У меня было все впереди,

все впереди настолько,

что я не мог оценить размеров

своего богатства.

– Скажите, пожалуйста, –

спрашивал я, –

здесь не сдается угол? –

А в городе шел снег,

и светились оранжевые абажуры,

оранжевые тюльпаны

за тюлевой шторкой метели,

оранжевая кожура мандаринов

на новогоднем снегу.

Взаимосвязи

Слепому гневу солнечной короны

подвластны наши ливни и ветра.

А к ливню ломит кости у вороны,

и оттого орет она с утра.

Все бабочки, кузнечики и мухи,

гиена, антилопа или тур

испытывают дьявольские муки

от разницы дневных температур.

Но странно, что и мы,

цари природы,

творенья совершенные богов,

зависим от превратностей погоды

не меньше мух, жуков и пауков.

Что столбик атмосферного давленья

таранит наши мощные тела,

и действуют небесные явленья

на наши повседневные дела.

И мы следим

за сменою ненастий,

морозов, снегопадов и дождей

не меньше, чем за сменою династий,

парламентов, правительств и вождей.

Как странно знать,

что в некий день весенний

на части разрываются сердца

из-за каких-то слабых сотрясений,

случившихся в созвездии Стрельца.

Что я могу испытывать страданье

и жизнь моя мне кажется пуста

лишь оттого, что где-то в мирозданье

погасла безымянная звезда.

Что и моя когда-нибудь дорога

внезапно оборвется оттого,

что где-нибудь в созвездье Козерога

небесное распалось вещество.

«Музыка, свет неближний…»

Музыка, свет неближний,

дождь, на воде круги.

Музыка, третий лишний,

что же ты, ну, беги!

Выдохлась? Притомилась?

Хочешь не хочешь – пой?

Музыка, сделай милость,

очередь за тобой.

С каждою перебежкой –

дождь, на воде круги.

Музыка, ну, не мешкай,

музыка, ну, беги!

Не дожидаясь зова,

не выбирая дня,

круг обеги

и снова

встань впереди меня.

Да не сочтем за муку

этот,

из века в век,

по роковому кругу

завороженный бег.

Этот смиренный пафос

и молчаливый зов

перемещенья пауз,

звуков и голосов.

Это чередованье

флейты и бубенца.

Это очарованье

дудочки и скворца.

Это –

сплетенье вьюги

с песенкою дрозда.

Это –

синицей в руки

выпавшая звезда.

Это –

звезда и полночь,

дождь, на воде круги.

Этот призыв на помощь –

музыка, помоги!

Иронический человек

Мне нравится иронический человек.

И взгляд его, иронический, из-под век.

И черточка эта тоненькая у рта –

иронии отличительная черта.

Мне нравится иронический человек.

Он, в сущности, – героический человек.

Мне нравится иронический его взгляд

на вещи, которые вас, извините, злят.

И можно себе представить его в пенсне,

листающим послезавтрашний календарь.

И можно представить в его письме

какое-нибудь старинное – милсударь.

Но зря, если он представится вам шутом.

Ирония – она служит ему щитом.

И можно себе представить, как этот щит

шатается под ударами и трещит.

И все-таки

сквозь трагический этот век

проходит он, иронический человек.

И можно себе представить его с мечом,

качающимся над слабым его плечом.

Но дело не в том – как меч у него остер,

а в том – как идет с улыбкою на костер

и как перед этим он произносит:

– Да,

горячий денек – не правда ли, господа!

Когда же свеча последняя догорит,

а пламень небес едва еще лиловат,

смущенно – я умираю – он говорит,

как будто бы извиняется – виноват.

И можно себе представить смиренный лик,

и можно себе представить огромный рост,

но он уходит так же прост и велик,

как был за миг перед этим велик и прост.

И он уходит –

некого, мол, корить –

как будто ушел из комнаты покурить,

на улицу вышел воздухом подышать

и просит не затрудняться, не провожать.

«Утро – вечер, утро – вечер, день и ночь…»

Утро – вечер, утро – вечер, день и ночь.

Стрелки, цифры, циферблаты – сутки прочь.

Гири, маятники, цепи, медный гуд.

Все торопятся куда-то, все бегут.

На ходу махнуть рукою, крикнуть «будь!»,

Съесть сосиску на ходу и снова в путь.

Сдать багаж, и в самолет, и в облака.

– Как там наши? – как там ваши? – ну, пока!

Гири, цепи, шестеренки, медный звон.

Телеграмма – вместо писем – телефон,

телефонные кабины – о стекло

стук монеты – ваше время истекло!

Нету времени присесть, поговорить,

покалякать, покумекать, покурить.

Нету времени друг друга пожалеть,

от несчастья от чужого ошалеть.

Даже выслушать друг друга – на бегу –

нету времени – приедешь? – не могу!

На автобус, на троллейбус, в этот гон,

в эту гонку, в переполненный вагон,

то в обгон, а то вдогонку – на ходу –

в эту давку, суматоху, чехарду,

в автогонку, в мотогонку, в нету мест,

в не толкайтесь, переулками, в объезд,

и в затор у светофора – как в тупик…

Что за время? Наше время, время пик.

Только выхлопы бензина, дым и чад.

Только маятники медные стучат.

Только стрелки сумасшедшие бегут.

Стрелки, цифры, циферблаты, медный гуд.

Словно мир этот бессонный городской