Время алых снегов - [57]
Словно гора отвалилась от самолета.
— Я — «Кристалл»! — ответил Ванин песне.— Я прилетел и жду вас у причала.
Он засмеялся, дивясь собственной смелости. И почувствовал, как рванувшиеся из сопл столбы огня останавливают крутое падение машины, как послушно выходит она на световую линию посадочных знаков. Считая секунды, в которые сгорали последние килограммы горючего, он вдруг увидел: над стальным заостренным носом истребителя сверкнула зеленая, молодая звезда,
1971 г.
Время алых снегов
Может быть, ветка урюка царапнула стекло, и Головин, вздрогнув, оторвал голову от горячей подушки. Знакомая тень почудилась в сумрачном квадрате окна.
«Ташматов?..» Он всегда будил командира условным стуком в окно. Головин вскочил... И вспомнил, что за пять тысяч верст не прибежит самый надежный связной. Другой теперь командир у Ташматова, как у старшего лейтенанта Головина другой посыльный. Только почему же и наяву грезится, будто смотрят из-под острого козырька стальной каски тревожные и мудрые глаза парня- узбека.
Головин прошлепал босыми ногами к окну, толкнул створки рамы. Белая метель третьи сутки кружит над маленьким южным гарнизоном — она будит Головина по ночам, ее мерцание воскрешает полузабытое. Головин протянул руку в рассеянный свет уличного фонаря, и на ладонь неслышно упала прохладная, нетающая снежинка. Обманный снег садов, пахнущий миндалем...
Неужели где-то сейчас бушует настоящая пурга, которая в минуту заметает в степи следы тягачей, от которой сутулится даже железноплечий командир расчета сержант Стешенко?.. И Ташматов припадает на колено у орудийного прицела, досадливо морща темное скуластое лицо, а сердитый Балоян — наводчик второго расчета — яростно улыбается, так улыбается он всякий раз, когда ему хочется выругаться...
Их лишь трое теперь, обстрелянных северными ветрами, каленных морозами, пытанных дождями и грязью, осталось в бывшем взводе Головина. Быть может, им трудно сейчас с новым командиром и молодыми солдатами и вспоминают лейтенанта Головина, с которым тоже не сладко бывало, да все же привычно? Или Ташматову вспомнился бывший командир, потому что есть важная весть? Такая же важная, как та, что он сообщил Головину однажды январским утром: «Товарищ лейтенат, Валентина Борисовна вернулась!..»
Валентина Борисовна... Она не позволяла называть себя иначе, девятнадцатилетняя темноглазая девочка с челочкой, строгая хозяйка гарнизонного книжного замка. Головин ходил в библиотеку во всякий вечер, если не бывал занят, брал книги грудами и возвращал на следующий день. Небрежно складывая на стол тяжеловесные тома, видел, как вскидывались парой встревоженных птиц русые брови юной библиотекарши. Как же он ошибался, думая, что поражает ее своим пристрастием к чтению! И ведь молчала, заноза, пока не вздумал пригласить на новогодний бал...
— Скучно живете, Головин. Ради того, чтобы пригласить на вечер библиотекаршу, полгода книги попусту перетаскивали. Хоть бы читали уж заодно.
Чтобы не брякнуть грубость от стыда и досады, он удалился, не ожидая ответа на свое приглашение. Впрочем, какого ответа было еще ждать?..
Шел в общежитие по скрипучему снегу, тускло-серому в смешанном свете луны и электрических ламп, и такая же серая тень неотступно плелась следом. И чудилось, будто унылая и бестелесная спутница эта — сама жизнь его в забытом богом Н-ском гарнизоне, где восемь месяцев дуют метели и еще четыре льют дожди.
«Что ж, ты права, девочка с челочкой, Александр Головин полон скуки. В твой тихий замок он и ходил затем, чтобы рассеяться, а челочка и веснушки развлекают все- таки больше, чем книги. В двадцать три года признаться в этом — не самый большой грех. Тебе не нравится?.. Как- нибудь переживем. Не вечно же Александру Головину торчать здесь. Он еще увидит сады, зацветающие в марте, и города, где течет настоящая жизнь в реках неона и человеческих голосов. Там все будет по-другому, и Александр Головин будет другим, хотя ты об этом и не узнаешь...»
Снег жестко хрустел, словно выговаривал ехидное словцо, и Александр, злясь, пинал серые комья, которые разлетались стеклянной пылью, издевательски весело звеня. Внутренний голос нашептывал, что перемена мест не украсит бытия Александра Головина, ибо в центре его останется посредственный взводный командир, в котором два года офицерской службы не открыли талантов и особых привязанностей к делу. Значит, всюду останутся безрадостными ежедневные разводы, занятия, учения, наряды, от которых не уйдешь, как от собственной тени, ни на юге, ни на севере, ни в самой столице.
«Скучно живете, Головин...» Что ж, пусть поджидает тех, кто живет веселее...
Но вот ведь еще какое дело: комбат тоже глянет иной раз так, словно ты задолжал ему, хотя делаешь ровно столько, сколько требует штатная должность... Ну и пусть его смотрит. Пусть думает что угодно, — может, скорее ушлют из этой дыры...
А снег все выскрипывал ехидное словцо, обещая бесконечную дорогу и вечно одинокого путника на ней с неотступной унылой тенью.
Целый месяц Александр обходил гарнизонную библиотеку и был спокоен. Но потребовалась книга, какой не нашлось в полку, и, отправляясь в библиотеку, он испытал легкое волнение. «Полноте, лейтенант», — сказал себе и с равнодушным лицом распахнул знакомую дверь. На месте библиотекарши сидела незнакомая женщина.
